Неудивительно, что, подписывая в 1952 году вместе с Трумэном фотографии с Потсдамской конференции, Уинстон пожалуется президенту США, что даже на самых лучших фотографиях видна только его спина. Немного смущенный подобным откровением, Трумэн пообещает Черчиллю выслать при случае подходящие фотографии. [363]

Эпизод с фотографиями не идет ни в какое сравнение с тем, что произойдет во время коронации Елизаветы II в июне 1953 года. Во время церемонии, когда кареты с вершителями судеб Британской империи направятся из Вестминстерского аббатства в Букингемский дворец, экипаж премьер-министра, развернувшись у арки Адмиралтейства, поедет в сторону Даунинг-стрит. Подобное отклонение от протокола повергнет в шок как основных участников церемонии, так и многотысячную публику, наблюдавшую за процессией с лондонских улиц.

Будут выдвигаться самые разные версии случившегося, начиная от перевозбуждения лошадей и заканчивая усталостью Черчилля, которому в тот момент шел семьдесят девятый год. Что же произошло на самом деле? Историк Кей Хейлл, автор книги «Неугомонный Черчилль», возьмет интервью у некоторых участников этого события, включая кучера премьер-министра Кристофера Сайка. По его словам, еще до того, как сесть в экипаж, сэр Уинстон выразит крайнее недовольство размером окон в своей карете. Они были слишком малы, и Черчилль не без оснований боялся, что его никто не увидит за такими амбразурами. Он выскажет лорду Морану:

— Было бы гораздо лучше использовать большую машину с огромными стеклами, нежели оказаться спрятанным от внешнего мира в этой ужасной каретной коробке. [364]

По мере приближения к Букингемскому дворцу Черчилль станет все больше нервничать, ревнуя королеву к приветствиям толпы. Эмоциональный накал достигнет апогея около арки Адмиралтейства. Сэр Уинстон схватит трость и примется стучать ею по крыше кареты, требуя у кучера, чтобы тот повернул домой. По приезде на Даунинг-стрит Черчилль расстроится еще больше, узнав, что весь штат его резиденции в прекрасном настроении отправился на праздник. [365]

Подобное «тщеславие» было вызвано и другой причиной — позиционированием своей собственной персоны. Если говорить сегодняшним языком, Уинстон стал одним из первых в мире имиджмейкеров.

— Ах, Уинстон! Он всегда был гениальным шоуменом, — заметит как-то Энтони Иден. [366]

Его костюмы, шляпы и бабочки в горошек, его шутки и высказывания на любую тему, посещение бесчисленных раутов и приемов — все это будет работать на его имидж. Упоминая о своем британском друге, французский писатель Андре Моруа замечает:

— Уинстон Черчилль — большой знаток основных законов психологии и весьма умело обыгрывает свою диковинную шляпу, непомерно толстые сигары, галстуки бабочкой и пальцы, раздвинутые буквой «V». Я знавал некоего французского посла в Лондоне, который не мог произнести ни слова по-английски, но зато носил галстук в горошек, завязанный пышным бантом, что необыкновенно умиляло англичан, а ему в течение длительного времени позволяло сохранять свой пост. [367]

Развивая мысль об общественном позиционировании, Черчилль однажды признается:

— Одной из самых обязательных вещей каждого публичного человека должен стать некий отличительный знак, по которому его всегда будут узнавать, как, например, монокль Чемберлена, завиток Дизраэли или трубка Болдуина. [368]

Сам же Уинстон будет пытаться убедить своих знакомых, что у него такого «отличительного» знака не было и в помине. Хотя еще в 1910 году, во время предвыборной кампании в Саутспорте, журналисты, увидев на Черчилле странно сидящую шляпу, которая была ему явно не по размеру, станут использовать головные уборы в качестве одного из черчиллевских символов. Спустя годы Уинстон вспоминает:

— Именно с этих пор многочисленные карикатуристы стали жить за счет моих шляп. Как много их у меня, насколько они странны и несуразны, как часто я их меняю? Некоторые даже стали утверждать, что я придаю всей этой шляпной палитре какое-то специальное значение. На самом деле это все чушь. Все эти вымыслы и догадки основаны на одной-единственной фотографии. Впрочем, если распространение подобных слухов помогает этим достопочтимым джентльменам в их тяжелой работе, я нисколько не возражаю. Я даже сам готов превратить данную легенду в правду, купив для этой цели еще одну шляпу. [369]

На самом деле Черчилль пойдет намного дальше и превратит правду в легенду. Первое, за что возьмется британский премьер, станет его привычка постоянно опаздывать. Со временем он сознательно будет задерживаться на важные мероприятия, с тем чтобы акцентировать на себе как можно больше внимания. И если двадцатиминутное опоздание на обед к принцу Уэльскому в 1896 году закончится неодобрительным отзывом последнего, то задержка в 1947 году в Вестминстерское аббатство на свадьбу будущей королевы Елизаветы II вызовет бурные овации. Весь свет английской аристократии стоя будет аплодировать пожилому джентльмену, как будто бы он был женихом, а не лидером оппозиции.