На противоположном берегу раздвинулись нависшие над водой ветви густого тальника, объявился хорошо укрытый от чужого глаза большой челн, в него на весла сели шесть гребцов. Челн подогнали к отлогому месту, из толпы беглых вышел огромного — даже отсюда, из-под холма видно было! — роста мужик с длинной дубиной в руках, шагнул в челн и повелел гребцам править на левый берег. Матвей вместе с есаулами пошел к берегу, чтобы встретить странного гостя, который пристал к их стану, довольно ловко спрыгнул с борта челна на песок, успев опереться на длинный посох-дубину.

— Надо же! Ухнул на землю, аж деревья всколыхнулись! — весело проговорил Ортюха. — Экий детина! Ежели не сам Илейка Муромец, то не менее силен, чем Соловей-Разбойник! А ну как учнет свистеть — всех казаков через холм в Волгу сдует!

Казаки, бывшие поблизости, с неменьшим удивлением смотрели на высокого, без малого в сажень ростом человека, одетого в грубую домотканого холста рубаху, опоясанную ярко-голубым шелковым поясом, за который была засунута длинная кривая сабля с костяной рукоятью в черных деревянных ножнах. Обут в большие лапти с онучами, в правой руке длинная из крепкого вяза дубина с узловатым обрубленным корневищем, но головной корень, словно копье, продолжал торчать из этого корневища на две пяди вперед, был заострен и обожжен в огне. На белокурой кудрявой голове мятая суконная шапка, которую вожак снял в десяти шагах от атамана и слегка поклонился, как бы раздумывая, правильно ли он делает. Из-под светлых бровей на казаков внимательно, с прищуром, смотрели ярко-синие большие глаза. В них угадывалась некоторая нерешительность, но не страх Атаман ответил вожаку тем же поклоном, обнажив свою голову с длинными темно-русыми волосами, показывая тем, что он не чванится перед гостем и принимает его у себя как равного. Вожак на ответный поклон улыбнулся, огладил светлые усы и короткую бородку, представился спокойным грудным голосом:

— Зовут меня Емельян Перв» ой, а там мои односельцы и беглые мужики из-под Коломны, Калуги да Рязани, с мест, куда чаще всего набеглые татары приходят, житья не дают. А чуть от татарина оклемаются мужики, так боярин наш князь Иван Туренин присылает сборщиков: то ему дай да это ему отдай! А у кого и дать-то нечего, на правеж ставить велел, кнутами бить да последнюю худобу со двора угнать! Вот и поднялись мужики, кто сам, кто всем двором, кто с полдеревней ушел. По тесным тропкам брели, да друг друга не минули, к этим местам скопом сошлись.

— И сколь долго вы по тропам бродили? — поинтересовался Матвей, не переставая восхищаться недюжинной силой вожака, который стоял перед казаками, широко расставив ноги и уперев острие двухсаженной дубины в мягкую землю.

— Да вот уже третий год ходим. По весне набрели на эту реку, удобна, рыбой богата. В лесу зверя всякого, да взять трудно, нет у нас пищалей, а из лука мало кто может исправно стрелы пускать, все летят куда-то вбок, где ни птицы, ни зайца не видать! Петли ставим, ямы роем, где дикий вепрь след оставил. Так и живем, атаман! Но зимой вовсе беда, вместо хлеба лебеда, как в песне поется про худородного мужика. Сами знаете, когда худо можется, то и мясная кость не гложется, а еще хуже, когда и косточки никакой нет!.. Несколько наших мужиков возрастом постарше за прошлую зиму от великой нужды вовсе померли. — Емельян при этих словах перекрестился и горестно добавил: — Среди них и мой родной брат, меньшой.

— Это нам хорошо ведомо по сибирскому голодному зимованию, — отозвался сочувственным тоном атаман. При этих словах Емельян Первой вскинул белесые брови и даже рот от удивления открыл, потом пригнул голову к Матвею, словно не веря услышанному.

— Так это вы-ы? Казаки, которые Сибирское царство покорили?

Мещеряк со смехом развел руками, спросил:

— А что такое? Нетто мы не похожи на ратных людей?

— На ратных — похожи. В народе крепкий слух был, что царь Федор Иванович за то, что казаки ему Сибирью поклонились, насыпал каждому из вас по шапке золота, даровал звание детей боярских и взял к себе в доверенные рынды. [20] Неужто не так, а?

Есаулы с улыбками переглянулись, а Ортюха съязвил не без злости в сердце:

— Как же! Чуть не дал, только ослопом… по шапке! Ведомо казаку, как и мужику: проси у боярина добра, но жди худа. Мы царю Федору поклонились Сибирским царством, а он нам за это даровал волю унести свои забубенные головушки подальше от заманчивого Лобного места. На том с московскими боярами и распрощались, не обнявшись и не целовавшись троекратно! Наше золото кому-то другому досталось, брат Емельян, а отчего прозвище у тебя такое дивное — Первой? Нарекли бы тебя Вертидубом альбо Дубовалом, понятно было бы.

Слова Ортюхи о том, что казаков за ратную службу ничем не вознаградили так поразили вожака, что он некоторое время стоял, молча смотрел на есаулов, потом крякнул и огорченно махнул рукой, соглашаясь, что от бояр иного и ждать нечего.

— Выходит так, что и вы, казаки, божьи пасынки, не вразумил Господь царя да бояр воздать вам милостью за службу… А Первой я оттого, что была у моего горемычного родителя причуда такая — нарекать сынов не именами, а числами. После меня, Перв'oго, был Емелька Второй, да Емелька Третий. На том его счет и кончился, далее три девки народились. Емелька Третий был со мной, да, как я сказывал, зимой помер… Мы вас приметили, думали, какие это казаки по Волге спускаются? Может, те, что супротив литовцев да поляков на западных рубежах стояли, а теперь в новые понизовые города на государеву службу отправлены. Думали хотя бы одну пищаль с припасом выменять на тушку словленного днями вепря.

— А какие это новые города на Волге объявились? — удивлению атамана не было предела. Знал, что Волга от Казани и до Астрахани вольная, никем не занятая, разве что казацкими да разбойными ватагами. Ан выходит, что пока они воевали с ханом Кучумом да зиму сидели в Москве, тут вона какие дела стали вершиться!

— По весне мимо этой речки ушла на низ Волги большая судовая рать какого-то воеводы. Сплавляли они плотами срубы готовые, большие струги с ратными людьми и с пушками да с мастеровыми. Одна такая артель мастеровых заночевала на этом же месте, с котлами и с харчами. Наш неказистый мужичок Кондратий втерся к ним да и вызнал, что есть такое повеление царя Федора Ивановича ставить крепкий город в устье реки Самары. Сказывали работные люди, что прежде там была малая пристань со строениями для торговых мужей, ежели чьи суда до ледостава не успевали пройти Волгой вверх до Казани альбо до Нижнего Новгорода. Так там и замерзали, озаботясь своей стражей за добрым частоколом.