Марфа со смехом отмахнулась правой рукой с зажатым в ней деревянным ополовником:

— Какие боярские хлюпики оседлают этаких степных кобылиц, как мы с Зульфией? Много вы их на Москве видели? Идут по улице, перед ними холопы в бубенцы бьют, народ разгоняют! А рукава не то чтобы коня за узду держать, а чуть не по земле волокутся! Тьфу!

— Вот прибудем на постоянное место, сыщем вам обоим седоков добрых, вмиг обуздают степных кобылиц, — смеялся старец Еремей, подмигивая серыми глазами княжне Зульфие, которая нет-нет, да и бросала ласковые взгляды на есаула Болдырева.

— Ну, уж не-ет, отче Еремей! — тут же отозвалась Марфа, сама принимаясь за лапшу. — Я охотница, мой лук не знает промаха. А жених — та же крупная дичь, только не пернатая, а двуногая! И подстрелить ее надобно мне самой.

— Вон видишь, нашего атамана на Вагае какая-то охотница едва не лишила глаза — благо стрела вскользь по лбу чиркнула! Будешь стрелу пускать, так целься в сердце, а не в глаз! — с намеком подковырнул девицу Еремей, отчего Марфа смутилась, бросила быстрый взгляд на атамана — не издеваются ли они оба над ней. Успокоилась, встретив приветливый и добрый взгляд Матвея.

Атаман опорожнил миску, вытер чистым полотенцем губы, полушутя полусерьезно сказал старцу, в то же время с удивительной для него самого нежностью глядя в глаза Марфы:

— А вот ты, Еремей, и будешь моим сватом к Науму Ковалю, как только обустроимся на постоянном жительстве, крышей над головой обзаведемся. Ну так что, отче Еремей, согласен ли?

— Да я с превеликой радостью, атаман! Скажи слово, я сей миг начну расхваливать своего купца так, что у Наума от желания продать товар под мышками вспотеет!

Наум Коваль, не принимая участия в шутливом разговоре, ел лапшу молча, но внимательно посматривал то на атамана, то на дочь, отцовским сердцем понимая, что между ними зреет.

— Хватит вам шутить над девицами! — Марфа гордо тряхнула головой, подхватила толстую русую косу и закинула ее за спину. — Ишь, зубоскалы! Вот учну вас этим ополовником по головам охаживать, не погляжу, что один в преклонных годах и белоголовый, а другой в атаманах ходит!

— Марфуша, пощади людишек грешных… да и ополовник у нас всего-то один на артель! — Матвей засмеялся, шутливо замахал руками, а глаза не скрывали радости, что девица не ответила отказом на его предложение заслать к ней сватов. — Только бы дойти нам счастливо до Иргиза, а там… — Но что собирался делать атаман на вольных волжских притоках, не успел договорить. Его радужные мысли прервал тревожный голос караульного казака с высокой березы на склоне холма:

— Атаман! На том берегу в зарослях тальника вижу ватагу каких-то людишек с оружием!

Матвей Мещеряк вмиг был на ногах, рядом, кряхтя, поднялся старец Еремей и молчаливый Наум Коваль. Все смотрели за реку, где из густого мелколесья у берега показались невесть какие люди, в длиннополых серых домотканых рубахах с веревочными опоясками, почти у каждого за спиной холщевые полупустые котомки, на ногах лапти и онучи, на головах серые измятые мурмолки. Были среди них уже довольно пожилые, бородатые, были и молодые, в руках у каждого или деревянные трехрожные вилы, или к древку прилажена коса на образец стрелецкого бердыша, а у кого и просто широкий нож, привязанный к вырезанному в лесу древку. Казаки, которые ловили бреднем рыбу, успели вылезти на берег, выбирали улов и кидали рыбу в плетеные корзины. Приметив незнакомых людей со столь странным оружием, не упятились к стану, а стали с ними перекликаться. Вскоре один из казаков, в котором Матвей еще издали признал казака Федотку Цыбулю, громко и чему-то радуясь, закричал:

— Атаман! Ватага беглых обитает в здешних местах! — Федотка, горластый, с лукавыми черными глазами, оставляя на сухом песке темные следы, шел босиком, а вода стекала с мокрых штанов, закатанных до колен. И улыбался, словно среди ватажников приметил родного отца или брата.

— Так что? — с удивлением переспросил Матвей. — Неужто они спали все после обеда, а мы их разбудили? Альбо их рыбицу в речушке всю изловили? Чего хотят, узнали?

— Узнали, атаман Матвей! Их вожак просит дозволения говорить с тобой! — ответил Федотка. Он подошел, встал рядом, продолжая отжимать на себе тут и там штаны, проводя по ногам то правой, то левой рукой.

— Ну коль хочет говорить, пущай перебирается!.. Не станем же мы горло драть, перекрикиваясь через реку! На чем он собирается переплывать? Может, наш челн за ним направить?

— Сказывает, у них есть два самодельных челна, вырубленных из старой липы, как и наши казаки делают. На них они ловили рыбу в Волге да в этой речушке, надо думать.

— Ну так покричи вожаку, пущай перебирается на нашу сторону. Тут и говорить станем.

Федотка быстро длинными шагами побежал к реке, подбрасывая песок, словно конь копытами, на противоположном берегу тем временем собралась довольно большая толпа вооруженных мужиков, молча поглядывающих на казацкий стан.

— Это что за рать такая, с рогатинами на тараканов? — пошутил Ортюха, подойдя к Матвею. — Сто чертей тому боярину в печенку, от которого эти мужики принуждены были бежать таким скопом! Даже отсель видно, как у них ребра гнуты от непосильной барщины! Не про них ли сказано: играл Мартын в последний отцов алтын, да закатил за тын! Пятый год ищут, по сторонам свищут, да никак не сыщут, от того и нищуют! Что делать с ними будем, Матвей?

— Поговорим, узнаем, что им надобно, опосля и решать будем, — уклончиво ответил Матвей, а про себя подумал: «Нехудо было бы их с собой на Иргиз забрать! Атаман Ермак увел с собой в Сибирь более пятисот казаков. Со мной всего сто двадцать осталось с теми, кто у Игнатия поправился. Думаю, что у атамана Богдана Барбоши, ежели все еще жив лихой казак, воинство не столь велико, от ногайцев терпит сильное притеснение».