Волгоградский фантаст Сергей Синякин о своем детстве.
Часть первая КОСМОС ДЕТСТВА
Вечерний поезд никуда
За мутным немытым окном тамбура пассажирского вагона мелькали знакомые рощи. Остался позади переезд, мелькнул пруд, в котором я с друзьями купался сорок лет назад, потом промелькнуло поле, где в пору моего детства была бахча и где меткий старичок поймал на прицел мои худенькие ягодицы, обтянутые синими семейными трусами, и метко нашпиговал их зарядом соли.
Замелькали дома, и проплыл вокзал станции.
Станция за двадцать лет не изменилась, не изменился грейдер, идущий по ту сторону железнодорожного полотна, по которому можно было добраться до когда-то бывшего нашим дома, стоящего напротив керосиновой лавки.
Я увидел маленький домик книжного магазина, где я часами рылся в старых книгах, что оставались не распроданными годами.
И вот проплыл с правой стороны элеватор. Здесь я работал с шестого класса каждое лето, когда приезжал к бабке с дедом.
Промелькнул переезд и дорога, ведущая на хутор Макаровский, куда я ездил на велосипеде к своему, другу Сане Галкину. Боже мой, как давно это все было! Как это было давно!
Я вернулся в купе, где все уже спали, плеснул себе водки из полупустой бутылки и лег на жесткую железнодорожную подушку, упираясь взглядом в синий дерматин верхней полки.
Печаль пятидесятилетнего мужика, который увидел мир своего детства, ожила во мне и потянула цепочку, звенья которой состояли из воспоминаний.
А поезд уносил меня все дальше от моего прошлого. Поезд стучал на стыках, словно убеждал меня в том, что прошлое не стоит вспоминать. Ведь это вечная грусть и тоска — вспоминать время, когда ты был счастлив и беззаботен, когда на летней киноплощадке крутили «Три мушкетера» с Жаном Марэ и «Подвиги Геракла» с каким-то югославским культуристом в главной роли.
Далекий гудок тепловоза подводил черту, разделяющую мое прошлое с моим настоящим. Он увозил меня в будущее, над которым густым покрывалом висел туман, а где-то позади оставались детские драки и влюбленности, наивные мечты, неумелые поцелуи и первые робкие прикосновения к любимой девочке, лицо которой я уже не могу вспомнить и, наверное, потому реконструирую его из черт тех, кого еще помню.
Я лежал и смотрел в синий дерматин верхней полки, но видел степь, усеянную россыпями красных и желтых тюльпанов. И еще я видел стройную девочку, собирающую эти тюльпаны, прозрачный родник, из которого мы пили ледяную воду, вспоминал сделанное нами в детстве футбольное поле и красное закатное солнце, повисшее, над горизонтом.
Путь, который нами пройден, — печален и светел, ведь он стал всего лишь воспоминанием, легкой тенью, фантастически живущей в нашей памяти, фантомом, в существование которого веришь уже с трудом.
Есть только ты сегодняшний — толстый и неуклюжий мужик, растерявший свою детскую легкость непробиваемого вратаря футбольной команды, многое утративший и разочаровавшийся, плывущий в ночном поезде в ночной туман, из которого уже не будет возврата. Есть только ты — до сих пор не потерявший веру в сказку, а потому — пишущий эти сказки для других.
Есть только ты.
И поезд. Ночной поезд, который уносит тебя в никуда.
И стихи, написанные тобой в шестнадцать лет, которые не забудутся тобой до последнего и потому самого печального дня.
Мы — мальчишки. Мы веселы. Наша жизнь нам ясна. В небе солнце повесили, Раскалив докрасна. А мы мячик гоняем. Мы — играем в футбол. И мечтаем, мечтаем Вбить решающий гол. И еще мы мечтаем В жизнь шагнуть широко… До закатного пламени Далеко, далеко. Мы как книжные юнги. Вечный путь только начат. Пожелайте нам, юным, Прямоты и удачи.
Казалось, это было еще вчера. Еще вчера. Еще вчера. И только вслушиваясь в ровный перестук колес своего вагона, качаясь в идущем на запад поезде, с тоской понимаешь, что до нашего рассвета теперь куда дальше, чем до туманной черты горизонта, за которую садится солнце.
Может быть, именно из этого тоскливого ощущения невозвратимой потери и родилось желание обернуться назад, посмотреть на пройденный путь и вспомнить. Вспомнить всех, кого ты любил или ненавидел, вспомнить время, которое казалось бесконечным и которое называлось жизнью. Многих уже нет, и скоро не будет меня. Останется маленький холмик, к которому изредка будут приносить цветы, пока не закончится время чужой памяти.
Грустить нечего. Все это неизбежно. Давайте обернемся. Быть может, там, позади, осталось то важное, что ты искал всю жизнь, а найдя — не заметил.
«Дом восходящего солнца»
Хочется начать так.
Невесомый и бессильный, я повис в центре Вселенной, слушая, как бормочут где-то за ее пределами два начала, давшие мне жизнь, те самые «янь» и «инь» китайской философии, которые в самом недалеком будущем мне предстояло назвать своими родителями.