– Вы меня приглашаете поужинать? – уточнила я у Ивана Захаровича, хотя ожидала, что Сухоруков заготовил какую-нибудь очередную пакость. Только бы наш холдинг оставил в покое. Не хочется, чтобы коллеги из-за меня страдали. Ведь в наше время закрыть любое издание или канал – не проблема. Ну, например, из соображений пожарной безопасности. Или хотя бы арестовать один тираж – как предупреждение. И это уже делалось, правда, к счастью, пока не с нами.

– Нет, там презентация.

– Что теперь строить надумали? Все-таки тоннель под Невой? С Арсенальной набережной на Робеспьера? Поезда там пустить не хотите, как под Ла-Маншем? Брать за проезд деньги, пускать их потом на содержание заключенных. Сами знаете, как в тюрьмах кормят. И вообще почему еще никто никогда подкоп в «Кресты» не делал?

– А это мысль… – медленно и задумчиво произнес Иван Захарович. – Но начинать с Робеспьера. Оттуда копать. Из-под сфинксов, например. В тумбах полости проделаем. А еще лучше из какого-то здания работать. Поезда – лишнее. Люди сами дойдут. Пешочком. Достопримечательность будет только для избранных. Не для туристов. Так-так… Мысль, Юля! Молодец! Я ее детально проработаю. Будет ребятам ход, чтобы на волю выйти. Ну там хотя бы в ресторанчик сходить, покушать, в казино поиграть, по девочкам пробежаться. Людям же отдыхать надо, правда?

Затем Иван Захарович стал серьезным и объявил: в ночной клуб я сегодня иду не развлекаться, а работать (я и не сомневалась). Иду одна. Приглашение он мне перешлет с кем-то из своих людей. Одеться в вечернее, причем самое дорогое.

– Если хотите, чтобы я шла в ночной клуб, так пришлите какую-нибудь шмотку, соответствующую выбранному вами имиджу.

– Пришлю, – Сухоруков воспринял мое пожелание как само собой разумеющееся, а я-то беспокоилась… – И парик надень. Парик тоже пришлю. Физиономию сама намажешь. И Татьяна поможет. Чтоб тебя не узнали.

В клубе мне было велено держать глаза и уши открытыми, диктофон не отключать ни на секунду и фотографировать, когда появится возможность. – Сухоруков пришлет также и фотоаппарат с прибамбасами, позволяющими снимать в темноте. Но тем не менее Иван Захарович больше всего рассчитывал на мои глаза и уши. Велел сообщить ему, кто там сегодня появится и, главное, кто с кем будет общаться.

– А сами чего не идете? – уточнила я.

– Не твоего ума дело. Я тебе такой материал для репортажа даю, что другая журналистка уже описалась бы от радости, а ты еще вопросы задаешь. Туда больше ни одна не попадет. Никто приглашения не получит. Кстати, ты там никому не представляйся. И не попадайся на глаза тем, кто может тебя узнать и в парике. Ну там по голосу, например. По повадкам. Я бы тебя, кстати, узнал, с любой рожей. Но другие тебя еще не так хорошо изучили. Любовников твоих бывших там быть не должно. Герои репортажей, правда, будут. Хотя у нас полгорода – из тех, с кем я общаюсь, – герои твоих репортажей. Но они с тобой общались, только когда ты у них интервью брала, поэтому если с расспросами лезть не станешь… А внешность для женщины – понятие относительное. Постарайся, и будем надеяться, что тебя оттуда не вышвырнут на твою тощую попку.

– А и такой вариант не исключен?

– Если будешь разумна, то все обойдется.

– Когда я бывала разумна?! – вздохнула про себя. В особенности в том, что касается сбора фактуры. Журналистика – это все-таки состояние души. Я, как полная идиотка, соглашаюсь на такие авантюры, про которые нормальный человек даже подумать не может. Куда я только за свою жизнь не ввязывалась… Пашку, как я поняла, взять нельзя.

Затем я вспомнила про любимую соседку и не менее любимых ею пресмыкающихся и уточнила, нельзя ли сделать приглашение и на Татьяну.

– Нельзя. По возрасту и фигуре не подходит.

– Куда не подходит?

– Для этой презентации. Ты, кстати, тоже старовата, но все-таки ближе к нужной возрастной группе и тощая. Комплексов у тебя нет, я надеюсь?

– Насчет конкуренции с моделями? Я так понимаю, что это они там будут дефилировать? Нет, таких комплексов нет. Я радостно представляю будущее: их и свое. Внешность у них увянет – и куда? А писать можно и в сорок, и в пятьдесят. И даже в семьдесят. Мемуары, например, вспоминая бурную молодость, часть которой прошла рядом с вами. Но спасибо, что предупредили.

– Я тут, кстати, подумываю попросить тебя написать мою автобиографию, – задумчиво произнес Сухоруков. – Мои воспоминания могут обогатить мир.

– А вам не кажется, что автобиографию…

– Скажи мне, кто из известных людей сам писал свою автобиографию? – удивленно спросил Иван Захарович. – Ты думаешь, наши политики сами опусы сочиняют? Тогда на черта им столько помощников?

Я предпочла не углубляться в тему, хотя считала, что воспоминания Ивана Захаровича могут лишить мир всех надежд. В особенности если будут переведены на иностранные языки.

– Вечером отзвонишься, – велел Сухоруков. – То есть ночью. И постарайся поспать днем, чтобы ночью быть бодренькой и ничего не упустить.

Я в самом деле поспала, а когда вылезла из душа, в дверь позвонили. Глянула в глазок и увидела Лопоухого. Его уши закрывали весь вид. Открыла, впустила, пригласила на кухню. Кот стал обнюхивать гостя, затем издал вопль, спрашивая, что гость принес пожрать. Поскольку гость ничего не принес, он был укушен, и Васька с чувством исполненного долга удалился.