Олеандра проснулась. Вернее, чуть приоткрыла глаза, незаметно перенеслась из прекрасной ночной грёзы в прекрасную грёзу дня и устремила на него свой взгляд, упиваясь его красотой, силой, мужественностью и нежностью…

Она смотрела на него радостно и бездумно, просто смотрела и улыбалась, и не было ничего, кроме её счастья, любви и безграничного доверия к тому, кто сидел перед ней. На его могучей мускулистой груди багровело солнце. Она ласкала и целовала это красное солнце ночью, при свете восковых свечей… пока в Брачном покое не догорел последний огарок…

Олеандра лежала. Микаэль сидел. И взоры их, согретые затаённой нежностью, были прикованы друг к другу… бездумно, безмолвно. И так же безмолвно, охваченные одним могучим желанием, они сливались воедино… и потом — подобно тому как две прекрасные розы-сестры, растущие бок о бок на одном кусту, часами смотрят с затаённой нежностью друг на друга, трепеща под порывом южного ветра, словно они одни в целом мире, — они отдыхали друг подле друга после вспышки великой страсти…

— Йорген, — прошептала Олеандра.

— Да?

— Йорген, — смущённо повторила она.

— Я слушаю тебя.

— Я должна сказать тебе кое-что.

— Так говори же, глупенькая.

— Ты не рассердишься, Йорген?

— Обещаю тебе.

— Мне очень стыдно.

— Почему?

— Но я всё равно скажу.

— Так говори же.

— Йорген!

— Да?

— Я думала вчера, что ты обманщик.

Микаэль вздрогнул. Она неправильно поняла его и умоляюще схватила за руку.

— О, не сердись на меня, Йорген. Слышишь! Слышишь! Не сердись. Я не могла не сказать тебе.

— Но почему же ты сомневалась? — спросил Микаэль после долгого молчания.

— Да потому, что вчера я ещё слушалась рассудка.

— Где же теперь твой рассудок?

— Не знаю, и не всё ли равно.

Её серые глаза, ещё вчера такие холодные и испытующие, сегодня сияли небесной чистотой, любовью и доверием.

В эту минуту над ними зазвонил соборный колокол, зазвонил с такой силой, что был слышен скрип балки, на которой он висел.

Коронный вор вскочил как вспугнутый зверь.

Злым, холодным ветром налетело и захлестнуло его прежнее чувство безнадёжности и дерзкого презрения к смерти и уверенно заполнило все уголки его души.

Слова Олеандры поколебали его светлую мечту, колокол разбил её вдребезги. Он гремел своей тёмной медью и обволакивал тьмой его нежность, его счастье. Ложь, обман, измена, казнь, ненависть, месть, бегство — вызванивал колокол. Пробуждение было таким горьким, что он даже пожалел о своём мимолётном счастье.

— Соборная невеста! Спасибо за всё! — крикнул он, поцеловал Олеандру и спрыгнул на пол.

— Йорген! — испуганно воскликнула она, села на постели и устремила на него пристальный взгляд, словно хотела заглянуть ему в самое сердце. — Ты уже уходишь?

— Я и сам не знаю, сколько ещё пробуду здесь.

— Куда бы ты ни пошёл, я всегда буду с тобой! — взволнованно сказала Олеандра.

— Тебе будет слишком трудно, — ответил он, поморщившись.

— Пусть трудно, только бы мне быть рядом с тобой, — отвечала она.

В груди Микаэля бушевала буря. Он был потрясён тем безграничным доверием, которое светилось в её глазах.

Микаэль в упор смотрел на неё. За доверие он должен платить доверием, иначе нельзя. Но может ли он довериться ей, поймёт ли она его?..

Он всё смотрел и смотрел на неё, и она отвечала ему открытым взглядом, полным беспредельной нежности, а колокола звонили, и бились сердца, отдаваясь в сплетённых любовью руках…

Но сомнение снова победило: что за дело ей, дочери гроссмейстера, до жалкого паяца! Ведь она любит не его, а святого Йоргена!

А колокола всё звонили: «Месть! Месть! Месть!» Йоргенстад просыпался, начинался новый день, быть может, последний в жизни Коронного вора. В рощу уже стекались первые паломники; каждый хотел занять место поближе, чтобы получше разглядеть святого, который проедет здесь в соборной карете. Вон идут и господа первосвященники: им нужно подготовиться к шествию.

Прочь раскаяние и всякие сантименты! Довольно хныкать о прошлом. Он гордится тем, что он — Коронный вор, мошенник, проникший в святая святых этого дурацкого собора! Гордится тем, что завоевал самую знатную девицу города, как охотник, затравивший редкую дичь.