— Понял! — неожиданно жестко сказал Мирошниченко и схватил карандаш. — Хорошо понял!

— Вот и отлично, — козырнул Гуреев. — Теперь список полный, можно сказать, «очко»! Разрешите принимать груз?

— Принимайте, — с перекошенным лицом выдохнул полковник. А когда вышел Гуреев, налил полную кружку водки, выпил и рухнул на койку.

На одесском причале вернувшихся на Родину пленных встречала колонна крытых грузовиков. Одних людей загоняли в кузова, других отводили в сторону, третьих, лежащих на носилках, несли в санитарные машины. Около заглядывающего в списки Гуреева стоял возбужденный Поляченко и указывал на тех, кого тот выкликал. Когда ушли санитарные машины, а следом и колонна грузовиков, на причале осталось двести девяносто восемь человек, занесенных в списки Поляченко. В последний момент рядом с ними поставили носилки с еще живым Михаилом.

— Двести девяносто девять? — заглянул через плечо Гуреева Поляченко.

— Двести девяносто девять, — досадливо крякнул Гуреев. — Ни то ни се… Плохо, да? Понимаешь, что плохо? Нужна круглая цифра.

— Да, что-то не то, — замялся Поляченко.

— Вот и хорошо, что понимаешь. Встань-ка в строй.

— К-как? — мгновенно побледнел Поляченко. — Но ведь я…

— Ты не егози, — вроде бы даже ласково попросил Гуреев. — Присоединяйся. От друзей отворачиваться нельзя. Старшина, помоги, — кивнул он стоящему рядом автоматчику.

Тот криво ухмыльнулся, вскинул автомат и его тупым рылом подтолкнул съежившегося до размеров воробья Поляченко.

— Нале-во! Правое плечо вперед, шагом марш! — скомандовал Гуреев, и колонна двинулась к стоящему на отшибе пакгаузу.

Юматов и Мартин, наблюдавшие за этой сценой с борта судна, кинулись в рубку и схватили бинокли.

Колонна медленно втягивалась в распахнутые ворота полуразрушенного пакгауза. Внесли туда и носилки. Потом подполковник построил автоматчиков, потряс какими-то бумагами и, рубанув рукой, отдал приказ. Автоматчики вошли в ворота.

И хотя грохота очередей Мартин и Юматов не слышали, они в ужасе заткнули уши!

А охранники один за другим выходили из пакгауза, дрожащими руками скручивали цигарки и старались не смотреть на крытые грузовики, въезжающие в ворота… Через полчаса мрачная колонна скрылась в надвигающихся сумерках.

— Все! — швырнул бинокль Юматов. — Больше не могу! Эта работа не по мне. Ухожу! — бережно снял он мундир. — В священники. Или я замолю этот грех, или наложу на себя руки.

Отгремели залпы победных салютов, превратились в руины Хиросима и Нагасаки, родились первые послевоенные дети, на изрытых траншеями полях зазеленела посеянная вчерашними солдатами озимая пшеница, близилась к завершению трагедия советских военнопленных.

В конце войны в западной части Германии находилось около двух миллионов советских граждан. После капитуляции рейха эта цифра ежедневно увеличивалась на двадцать-тридцать тысяч человек.

Но в советской зоне находилось несколько тысяч английских и американских военнопленных, их возвращение впрямую зависело от того, насколько быстро будут переданы советскому командованию русские пленные. После подписания Лейпцигского соглашения англичане и американцы перестали церемониться с оказавшимися в их распоряжении русскими. За два месяца они перегнали в советскую зону около полутора миллионов отчаявшихся людей.

Но не все позволяли обращаться с собой, как с бессловесными животными. Закаленные войной и пытками, они сражались до конца.

Концлагерь выглядит уже не так, как при немцах: нет пулеметных вышек, не дымят трубы крематория, гораздо ниже забор из колючей проволоки, но ворота остались, и охрана, правда в американской форме, с оружием не расстается.

Около бывшей комендатуры собралась большая группа разношерстно одетых людей. Одни курят, другие жуют резинку, третьи что-то на что-то меняют. Но вот в открытый кузов «студебеккера» впрыгивает бравый американский майор, следом пытается вскарабкаться пожилой переводчик, но у него ничего не получается. Тогда майор рывком втаскивает его в кузов и, как куклу, ставит на ноги. Толпа дружно хохотнула, а кто-то и зааплодировал.

— Вы меня знаете, — широко улыбаясь, начал офицер. — Я — майор Кингдом. Раньше был танкистом, а теперь… Э-э, что там говорить, должность у меня паршивая, — махнул он рукой. — В Штатах ждет жена, двое ребятишек, я уж не говорю о друзьях и подругах. Все думают, что вот-вот вернется опаленный войной боевой офицер, а я, страшно подумать, комендант лагеря. Да еще какого! Что я им расскажу?… А кстати, кто-нибудь был в этом лагере при немцах?

Взметнулось несколько рук.

— Сочувствую, друзья, — панибратски продолжал он. — Мы хотели снести все бараки к чертовой матери, но куда деть вас, не оставлять же под открытым небом. Честно говоря, мы думали, что вы с низкого старта рванете домой, но, как я вижу, многие засиделись на старте. Что будем делать, а? Я ведь тоже торчу здесь из-за вас. Может, разъедемся по-хорошему?

Толпа угрюмо загудела.

— Тогда сделаем так, — резко изменил тон Кингдом. — Бараки я сейчас закрою — нужно произвести дезинфекцию, а вы постойте и подумайте. Говорят, свежий воздух прочищает мозги. Сегодня всего десять градусов. А в России морозы покрепче, не так ли?