– Привет, Рэнди, – отозвалась Эдвина чарующе-туманным голосом, выпорхнув из автомобиля. Она улыбнулась ему одной из тех улыбок, что способны озарить самый сумрачный день, особенно в комплекте с чаевыми, которые она незаметно сунула ему в руку. Какое сердце устоит против этого? – Не поможете Уинстону внести багаж? Там два моих чемодана.

– Сию минуту отправлю его наверх. – Рука Рэнди снова услужливо взметнулась к козырьку.

Эдвина вошла в лифт. С нетерпением коснулась кончиком языка ярких губ, чувствуя, как ее охватывает дрожь нетерпения, пока лифт преодолевал этажи южной башни, остановившись наконец на двадцатом этаже. Наконец-то она дома! Здесь – центр ее Вселенной, уютный и роскошный очаг, готовый согреть своим теплом, ее убежище, спасение от давки и сутолоки жестокого города, ее уютное волшебное святилище, сокрытое высоко в небе.

Едва Эдвина открыла дверь, готовясь переступить через порог, как на нее обрушился, оглушив, гром и грохот льющейся откуда-то музыки в стиле рок: казалось, это бьется само каменное сердце здания. Быстро захлопнув за собой дверь, Эдвина огляделась, нахмурившись. Грохочущие звуки, обрушившиеся на нее откуда-то сверху, странные слова песни, сопровождавшие этот грохот („смерть разуму… мертвая голова… пустые мозги…") плохо вписывались в элегантность ее прихожей с полом из черно-белого мрамора, обитыми винно-алым шелком стенами, огромной картиной в овальной раме, изображающей цветы и висевшей над столиком работы Уильяма Кента, на котором возвышались огромные канделябры, а также расставленными повсюду вазами с цветками красной и белой тропической антюреумы, белой фрезии и длинными стеблями белых орхидей, изящно запрятанных среди веерообразных лучей пальмовых листьев.

На столике, как обычно, поджидала ее аккуратно разложенная в четыре стопки почта. В первой были номера журналов „Женщины", „Дом и сад", „Гурман", „Город и усадьба", январские выпуски нескольких журналов мод и газет; во вторую, судя по всему, попала всякая чепуха, в третью – письма и счета, и, наконец, в корзиночке мейсенского фарфора ожидали ее плотные, с намеренно замысловатым шрифтом приглашения на светские рауты. Эдвина получала за одну неделю около десяти подобных приглашений. Что ж, почтой она займется позже. Всему свое время.

– Руби! – позвала Эдвина, стягивая перчатки голубой кожи и нетерпеливо похлопывая ими по тыльной стороне ладони. – Я приехала!

Со стороны кухни послышались вздохи, какой-то шум, и наконец в дверях появилась Руби. Изумление, написанное на ее цвета красного дерева лице, сменилось веселой белозубой улыбкой.

– Господи милостивый, мисс Эдвина! – воскликнула она. – Вы уже вернулись!

Эдвина улыбнулась и шагнула вперед, чтобы обнять Руби.

– О, Руби, как я рада! Если бы ты знала, как мне тебя не хватало!

Руби скорчила легкую гримаску.

– Если бы вы позвонили, я бы попросила вас еще на денек-другой задержаться. – Она слегка запрокинула назад голову и сердито воззрилась на лестницу, грациозным витком уходящую на второй этаж. – А все Аллилуйя… Сказала, что больна, и не пошла в школу. И что, как вы думаете, она делает? Взгромоздилась на постель, словно она принцесса Диана, и врубила эти дикарские звуки во всю мощь! Так, что я даже мыслей своих не слышу! – Руби с упреком покачала головой.

Медленно снимая норковую накидку, Эдвина обеспокоенно нахмурилась:

– С ней что-нибудь серьезное? У нее жар? Руби сердито отмахнулась:

– По моему разумению, это не жар, а лень. Причина не пойти на занятия, – проворчала она. В коричневых глазах Руби на мгновение вспыхнула ярость, но тут же погасла. Весь облик этой крупной большегрудой женщины с душой ангела-утешителя и золотым сердцем был удивительно успокаивающим. Она чем-то напоминала Эдвине огромный корабль, уверенно рассекающий носом морские просторы.

– Хорошо съездили? – принимая из рук Эдвины норку и неодобрительно ее разглядывая, спросила Руби. Она давным-давно дала Эдвине понять, что только глупцы или гулены перекраивают хорошую норку, а затем красят ее в синий цвет. – Просто ума не приложу, что происходит с этой девчонкой в последние две недели! – проговорила она в отчаянии. – Это совершенно другой ребенок, совсем не та, что вы оставили. Спросите меня, так я скажу, это не у певцов нет мозгов, это у нее пустая голова…

Эдвина встревожилась уже не на шутку.

– Руби, что ты имеешь в виду? – спросила она дрогнувшим от беспокойства голосом.

– Поднимитесь к ней, так увидите сами, – мрачно махнула Руби в сторону лестницы и, продолжая бормотать себе что-то под нос, принялась убирать в шкаф ненавистную синюю норку. Глаза бы ее на все это безобразие больше не глядели! – Но прежде, вот вам мой совет: глоток крепкого виски либо бренди вам не помешает…

Господи, да о чем она говорит? Эдвина ничего не понимала. Что могло случиться с ее прелестной милой малышкой за несколько дней?