— Лили сказала, — медленно начала Стефани. Она перевела глаза на свои руки, сложенные на коленях, затем опять на старика, — она сказала, что ей хотелось бы с вами скоро снова увидеться. Конечно, она упомянула, что ей не удается встречаться со старыми друзьями так часто, как ей бы хотелось.

— Что ж, она не вправе ожидать другого, не так ли?

Старик со вздохом уронил руку, сжимающую шарф, на колени. Его глаза, немигающие, как у ящерицы, были полны слез.

— Я с самого начала предупреждал ее: секрет вечной молодости требует дорогой цены… ей придется пожертвовать всем! И знаете, что она сделала? — Его голос задрожал. — Она рассмеялась мне в лицо! В лицо! Она сказала, что ей безразлична цена: карьера, друзья, слава, имя — она готова пожертвовать всем ради вечной молодости и жизни.

По его впалым пергаментным щекам струились слезы.

Стефани, измученной переживаниями старика, хотелось его ободрить. Она сказала как можно мягче:

— И все-таки вы один из тех людей, которым Лили доверяет. И вы знаете это. — Она сама была потрясена, как легко и гладко слетела с языка ложь.

— Лили и я… нас связывают многие годы. — Он опять всхлипнул. — Долгие годы.

— Вы влюблены в нее! — воскликнула Стефани.

— Нет! — крикнул Губеров. Он закрыл глаза, как будто пытался преодолеть приступ непереносимой боли. — Да! Боже, помоги мне! — прохрипел он. Руки его комкали шарф. — Но как могли мы любить друг друга земной любовью? Она, вечно юная, и я, превращавшийся в беспомощную развалину!

Он опустил голову, чтобы спрятать лицо. Стефани отвела глаза. Она смотрела на гордо развешанные концертные афишы с его портретами, на молодое, необычайно красивое лицо. Сейчас фотографии времен его давно ушедшей молодости как бы дразнили его, издеваясь над его старостью и немощностью.

— Лили рассказывала мне, как много для нее значило ваше искусство, — возобновила Стефани разговор. — Особенно когда вы ей аккомпанировали. «Сильвия». Ей это очень нравилось.

Глаза старика впились в Стефани, его лицо затуманили воспоминания.

— Да, но он– то об этом не думает! Нет! Бизнес, один только бизнес. Это единственное, о чем он думает, — бизнес и деньги. — Слово «деньги» он выплюнул с отвращением, как что-то омерзительное, гадкое. — Он не умолкнул на протяжении всего нашего маленького импровизированного концерта! Он даже не слушал нас! — старик произносил это с видом обиженного ребенка.

Стефани напряглась. Кто это «он»? Не «ему» ли принадлежал голос, на фоне которого звучало пение Лили?Эрнесто де Вейга? Должно быть, он! Но о чем он говорил? О чем? И вдруг она вспомнила.

— Но это было в то время, когда появилась возможность проникнуть на рынки Восточной Европы. Ему же надо было… — начала Стефани.

Его взгляд. Она видела, как заходили иссохшиеся желваки. А его глаза — их вдруг заволокла пелена. Он весь как-то вдруг отдалился от нее.

Тиканье часов в наступившей тишине вдруг стало особенно громким. Пауза затягивалась, и Стефани почувствовала неловкость.

Старик подался вперед.

— А откуда вы знаете, о чем он говорил? — прошептал он. — Вас ведь там не было!

— Вы имеете в виду, на «Хризалиде»? Конечно, меня там не было, — Стефани заставила себя улыбнуться. — Вы прекрасно это знаете.

Тогда… откуда? Откуда вам это известно?

— По-моему, Лили мне рассказывала об этом. Откуда же еще я могу об этом знать?

На лице старика мелькнула тень догадки.

— Но Лили не рассказывает! Лили никогда ни о чем не рассказывает!

Стефани, оглушенная столь стремительным поворотом в ходе разговора, молчала.

— Вы вовсе не ее подруга! — прошептал старик. — Лили не посылала вас сюда!

Ее мысли метались в поисках выхода: надо было спасать ситуацию. Старик медленно опустил голову и в ужасе уставился на вещи, лежавшие у него на коленях.

— Это… это не ее подарки!

Резким движением старик швырнул на пол фотографию и шарф.

— Кто вы? — спросил он высоким дребезжащим голосом.

— Я же сказала вам, я друг…

— Нет! Вы обманули меня, — простонал старик, — вы обманули меня, вам нужно было выведать все о ней!

По его лицу струились потоки слез.

Стефани смотрела, как он плакал, не в силах сдержать своих эмоций. Наконец он вытер слезы иссохшими руками. Затем, вынув из нагрудного кармашка шелковый платок, шумно в него высморкался. С достоинством, которое вызвало почти болезненное ощущение у Стефани, он поднял голову.

— Как вы можете оставаться здесь? — прошептал он. — У вас что, стыда нет! Уходите! Уходите!

Еще никогда в своей жизни Стефани не чувствовала себя так скверно. И все-таки она не уходила. Как будто она намертво приклеилась к этому хрупкому стулу, некогда принадлежавшему Марии Каллас.