Через несколько минут черная «эмка» Льва Анатольевича Владимирского уже вывозила нас на Севастопольское шоссе.

В Севастополе отправился прежде всего на линкор, еще стоявший на своем обычном месте. Командующий эскадрой встретил приветливо и сердечно.

— Извините, что вытребовал досрочно, — сказал Лев Анатольевич. — Но обстановка — сами понимаете… Как рука? Как вообще себя чувствуете? Прямо говорите: управлять кораблем сможете, если, к примеру, завтра в поход?

— Смогу, товарищ адмирал!

Владимирский сообщил, что корабли эскадры решено рассредоточить по портам кавказского побережья.

— И всем нашим морякам должно быть ясно, — продолжал он, — это не эвакуация Севастополя. Мы все время будем сюда приходить. Но корабли надо беречь. Базироваться им целесообразнее там, где не падают бомбы.

«Ташкент» я застал в полном порядке. Места повреждений в корме трудно было даже отыскать. Исчез и гофр в районе полубака. Все стало, как прежде. Непривычно для меня выглядел лишь ют: к знакомым палубным сооружениям прибавилась невысокая, длинностволая зенитная башня. Из-за нее на юте стало как-то теснее.

Но было заметно, что к этому «приемышу», появившемуся на корабле не по проекту и «сверх штата», экипаж питает самые теплые чувства. Их вызывала и необычная история «башни смеха», и общая уверенность в том, что она очень пригодится. А шутливое прозвище, данное четвертой башне, выражало отнюдь не иронию, скорее — ласку.

Обходя корабль, я нашел и во внутренних помещениях отменный порядок. А ведь заканчивали ремонт и наводили чистоту в тревожные дни, когда в нескольких десятках километров отсюда враг ломился в ворота Крыма, а корабельные зенитчики не отходили от своих пушек…

Сразу заметил я и какое-то особенное, трогательно-предупредительное отношение краснофлотцев ко мне. Оно и потом проявлялось во многих мелочах. Если что-нибудь делалось вблизи моей каюты, люди старались не стукнуть, не загреметь, хотя на кораблях вообще-то не очень принято об этом заботиться служба есть служба. Товарищеская, дружеская внимательность сослуживцев была бесконечно дорога.

Приняв доклады командиров боевых частей и своих помощников, выяснив все, что мне требовалось знать, я снова побывал на флагманском корабле, чтобы официально доложить о состоянии «Ташкента» и о своем вступлении в командование.

Попутно решил там один внезапно возникший вопрос, так сказать, личного порядка.

Еще когда Фрозе вез меня из Ялты, мне показалось, что никогда не унывавший Сергей Константинович чем-то расстроен. Но расспрашивать не стал, объяснив это переживаниями в связи с общей тревожной обстановкой. А несколько часов спустя Сурин после доклада о делах электромеханической боевой части вдруг сказал:

— Василий Николаевич, что-то с Фрозе у нас неладно. Сам на себя не похож в последние дни. Поговорили бы с ним.

Наблюдательный все-таки человек Сурин. А еще говорят, будто ничего не видит, кроме своих машин…

Не успел вызвать Фрозе, как тот явился сам. Вижу — взволнован, но что-то мнется. Чтобы ускорить дело, спросил его прямо:

— Ну, что у вас стряслось? Выкладывайте.

— У меня, товарищ командир, весьма необычная просьба. Это касается близкого мне человека. Может быть, помните, вы видели со мной девушку в гостях у… — он назвал дом наших общих знакомых. — Это теперь моя невеста… И я подумал: может быть, вы разрешите взять ее на «Ташкент» до первого кавказского порта? Иначе ей трудно отсюда выбраться, пока нет справки о браке. А мне не до того было…

Просьба, действительно, необычная. Строгие флотские правила, оговаривавшие все случаи, когда на борту боевого корабля может оказаться постороннее лицо пассажир, такого случая не предусматривали. Семьи командного состава эскадры, отправленные на Кавказ еще до перебазирования кораблей, ушли туда на гражданском транспорте. А невеста — это даже не член семьи. Но, с другой стороны, как же с ней быть? Пассажирских рейсов нет, железная дорога перерезана…

— Я бы не против, Сергей Константинович, — сказал я как можно мягче. — Но ведь это не разрешается. Может быть, подвернется какая-нибудь оказия…

— Извините, товарищ командир. Я знал, что не следует поднимать этот вопрос.

Фрозе ушел. А мне стало казаться, что я отнесся к его просьбе слишком формально. Это не давало мне покоя, и, будучи снова на линкоре у контр-адмирала Владимирского, я доложил ему о беде помощника. Лев Анатольевич решил вопрос без долгих раздумий:

— Это действительно невеста старшего лейтенанта Фрозе? Ну так захватите ее на Кавказ. Что ж тут такого.

Вскоре мы стали запросто брать на борт пассажиров — эвакуируемых гражданских лиц, и в первую очередь женщин — сотнями, а затем и тысячами. Но в конце октября 1941 года, когда невеста помощника стала первой пассажиркой «Ташкента», это еще трудно было представить.