– Виссарион Фомич, выходит, Загурский…

– Был жив, когда его похоронили, – забрюзжал он. – Потом его кто-то достал из могилы, по прошествии нескольких месяцев этот человек или группа людей убили Загурского и вернули его тело в гроб.

– Но это невозможно, доктора засвидетельствовали его смерть…

– Стало быть, ошиблись эти эскулапы.

– Постойте! – замахала руками Марго, в голове ее царила полная каша. – Смерть всегда очевидна, даже рядовой фельдшер, да что там – деревенская знахарка, осмотрев человека, скажет, мертв тот или жив.

– Хм, случаются и ошибки – в случаях летаргического сна.

– Но и при летаргии человеку требуется воздух! Из-за его недостатка спящий этим сном наверняка проснулся бы и умер в мучениях, если его не успели бы раскопать. Нет-нет, не думаю, что несколько докторов —! – не распознали бы летаргию. Здесь что-то другое… Колдовство какое-то, не меньше.

– Увольте, ваше сиятельство, колдовство вы лучше оставьте невежественным бабкам.

– Да и я не особенно в это верю… Но, Виссарион Фомич, как же это все получилось? И зачем?!

– Мадам, я покуда не в силах вам ответить. Одно я знаю наверняка: ваша родственница Элиза жива. Не исключаю, что и ей уготована участь Загурского.

– Полагаете, что и Элизу… убьют?!

– А ведь ловко придумано, – сам с собой рассуждал Зыбин, – обоих уже погребли, и их настоящую, более позднюю, смерть никто не должен был заметить…

– Придумано?! То есть кто-то готовил некое преступление, заранее все это обдумав? Боже мой! Как же нам быть? Надобно отыскать девушку и… и спасти ее! Коли Элиза жива, нельзя допустить убийства. А у нас ни мотива нет, ни малейшего представления о том, каким образом сымитирована смерть, кому и зачем это понадобилось!

– Мотива, говорите, нет? – крякнул Зыбин. – Мотив-то имеется…

Дверца кареты приоткрылась, и Чиркун сообщил:

– Господа, подвода прибыла.

Могила выглядела так, будто ее не трогали, на холме стоял закрытый гроб, к которому подвели крестьянина.

– Погляди, любезный, – сказал Зыбин ласково, – знаком ли тебе господин во гробе? Эй, посветите.

Крышку отодвинули, подняли фонари, крестьянин шарахнулся назад, как от чумы, закрестился:

– Свят-свят-свят… Это ж наш барин, Загурский Вацлав Ильич! Мы его опосля Рождества… Как же он?.. Словно живой… как же это?! – Но крестьянский ум не мог долго находиться в состоянии неопределенности и, в отличие от полиции, быстро выдал резюме: – А! Барин в упыря переродился!

– Но-но-но! – прикрикнул на него Зыбин. – Ты мне это брось – про упырей легенды складывать! Запомни, поганая твоя рожа, коль тут у вас пойдут слухи про барина-упыря или, того хуже, про то, как с кладбища вывезли гроб с телом господина Загурского…

– Не пойдут! – мигом сообразил мужик.

– Я тебя в каторгу определю, – все грозился Зыбин, которому мало было обещаний. – Сгниешь на подземных работах, в кандалах!

– Христом Богом клянусь…

– Никогда оттуда не выберешься!

– Ни в жисть, никому…

– Заживо похороню!

– Вот те крест, вашество!..

– Семью выселю во чисто поле!

– Нешто я враг себе, вашество?! Клятвенно клянусь: под пыткой ничего у меня не выведают!

Бедняга ходил за Зыбиным, крестился и божился до тех пор, пока не погрузили гроб на подводу. Казалось, прикажи ему Виссарион Фомич – и он тут же откусил бы свой собственный язык. В чувство его привели лишь деньги, которые дала ему Марго: мужик, повеселев, отбил несколько поклонов и взялся за вожжи.

Действовать следовало незамедлительно, ибо малейшее промедление грозило скорой смертью Элизе. Марго, обсудив с Виссарионом Фомичом по дороге в город, что теперь надобно предпринять перво-наперво, и распределив обязанности, с утра поехала к Дубровиным. Да, как на грех, ее встретил сам князь, Гаврила Платонович, более похожий на здоровенного мужика-крестьянина, который запросто лошадь поднимет голыми руками, нежели на аристократа. Да, был он огромным, шумным и неуемным во всем человеком, несмотря на его возраст, переваливший за шестьдесят пять лет. Князь широко раскрыл руки, принимая крестницу в объятия:

– Маргоша, красавица ты моя зеленоглазая…

– Крестный, вы меня раздавите, – задохнулась она в его крепких ручищах.

– Прости, от радости забылся. Дай-ка на тебя погляжу… – отстранил он ее от себя. – Все хорошеешь? И в этом, почти монашеском, одеянии ты прекрасна!

– Вы преувеличиваете.

– Нисколько! Садись, садись… Эй, кто-нибудь! – закричал Гаврила Платонович, голос у него был громкий и резкий. – Чаю нам и закусить! Живо!

Слуги у князя были – что твои метеоры: не успела Марго и глазом моргнуть, как перед ними появился круглый столик, заставленный всяческими яствами. Гаврила Платонович большой был гурман, толк в еде знал. Он налил себе водки (как же без нее чай пить?), крестнице – вина, весело подмигнул: