Шрифт:
ДВЕРНОЙ ПРОЕМ
В степи цимбалы кочевали и навевали суховей,Среди сатиновых полей две флейты в бубне ночевали,Светало, и запели спички, и распустили языки,Когда заначка и две нычки сошлись в течении реки…Твой мир пьянит, как цинандали,И я гляжу в проем дверей:Что мыслить мне в твоей печали,Что мыслить в радости твоей?Здесь, по ту сторону проема,Мой странный мир, где я живу.Здесь все не так, здесь все знакомо,Все ясно, зримо, наяву.Здесь в джунглях каменных кочуют цветы и навевают сплин.Среди желтеющих маслин птенцы в наушниках ночуют.Светает, запевает ящик и распускает дребедень,И старый пень заначки тащит, и нычки ищет старый пень…Ты подойди, ты сбрось сандалии,Смотри сюда — в проем дверей.Что мыслишь ты в моей печали?Что мыслишь в радости моей?Как мы смешны… Нам нужен тратив.Пойдем глядеть в его проем —Что мыслить радостью на свете,Над чем печалиться вдвоем?Здесь суетятся горожане, ночник желтеет на стене,Спят дети на одном диване и сказки слушают во сне.Светает. Хриплый репродуктор завел чухню свою чуть свет.Портвейн из гниловатых фруктов. И где-то есть пять сигарет.О как же шаток, ирреаленИ зыбок мир в его дому…И он отменно не печален,Хоть нету радости ему. РЕЧИТАТИВ ДЛЯ ФЛЕЙТЫ
1В магазине — где дают брюки в полосочку поперек — я купил продольную флейту. Брюки стоят столько же, но они не такие теплые, как флейта. И я учусь играть на флейте. Поверьте, это только так говорят: семь нот. Это семь чувств… Поверьте, первая «до» была еще до слуха, и те, у кого нет слуха, а есть только слухи, нередко путают ее с нотой «ми», милой нотой осязания мира. Меж осязаньем и слухом — нота «ре», как ревнивое око в ресницах. Здесь нота «фа»… Что за названье — «фа»? Странное названье «фа», как выдох носом: фа! — когда чуешь всякое фуфло… Здесь странная нота «соль», чтобы жизнь не казалась сахаром всякому играющему на флейте. Я трогаю ее языком. Здесь вечная нота «ля», как ля в зале и ля-ля в кулуарах. Как ля с трибуны, но ля-ля в очереди… Спросите лабуха: где играть шлягер? В ля-ля миноре… Это страшное чувство ля-ля! Оно обжигает мне лицо в кровь, когда я выдыхаю «ля-ля» из отверстой флейты.О высокая нота «си», высокая нота «си»!Кто способен на чистое «си» — способен на многое.2…Холодно, а кровьУже не греет, лишь в печаль,Лишь в крик, лишь в шепот невзначайУходит с выдохом любовь,Пока учусь играть на флейте.…Не моя вина:Еще не выпита до днаСвятая эта флейта, ноУходит с выдохом вино,Пока учусь играть на флейте…Слышишь, как это звучит: па-парам-парам?Звуки двоятся в ночи по парам, парам…Лишь сквозняк — со мной в одном ключе —В ключ свистит, нахохлясь на плече,Но иссяк мной утомленный ключВ черной флейте.Холодно, любовьУходит — как сквозь пальцы — звук. (Кого же я спросил: мой друг,Хоть для страданий, хоть для мукМне флейту полную налейте?)3Ах, быть поэтом ветрено и мило,Пока еще не кончились чернилаИ авторучка ходит на пуантахВслед музыке печали и любви,И образа талантов в аксельбантахПреследуют с осьмнадцати годовВсех девочек… Ты к этому готов,О мой собрат, ходящий в музыкантах?Ах, быть поэтом ветрено и мило!И, ради всех святых, таи,Что уж давно окончились чернила,Что флейта рот истерла до крови.Что флейта — флейта продолженье горла.А в горле — в горле музыка прогоркла.Там вопль один протяжный. Ну и что же?Держи в руках отверстый вопль — до дрожи,До судорог, до расползанья кожи —Все быть должно на музыку похоже.И даже смерть. Ее споют потом…А девочкам — в бирюлечках и бантах —Ты накорябай лопнувшим ногтем,Что авторучка ходит на пуантах.И будь поэтом. Ветреным притом. ПИСЬМА ИЗ ГОРОДА. ГЕНИЙ
Раскрой свое железное крылоИ помавай над сталью и бетоном —Здесь в недрах гулких, в гаме монотонном,В холодном эхе долгих анфиладРодился твой неоперенный брат.Овей его покатое челоИ осени перстами с перезвоном.Се брат твой, Гений!Он, как теплый воск,Из лона матери сошел на чрево мира.Здесь будет он оттиснут, как просвира, —Воспримет воск эпохи блеск и лоск,И мудрость — цвета зрелого сапфира! —Да, мудрость граждан — словно бы сапфир —Он обоймет и будет мудр, как мир.Так осеняй, пока не вышел срок —Не отросло, в пушистых завитушках,Перо. Он будет возлежать в подушкахКрылом в тюфяк, зубами в потолок.Он будет хлюпать ночи напролетГундосыми слюнявыми слогами,Он к «лю» и к «ля» диезы подберетИ вытрет стенку квелыми ногами.Так три пройдет, и тридцать лет пройдет,И выйдет срок:Он сопли подберет,И пустит слюни, и в восторг придет,Когда войдет — в заштопанном и сиром —Любовь его и утку поднесет,И удалится клокотать сортиром…И — подавившись собственным клистиром —Он — в простыне запутавшись — умрет,Избранник века — полный идиот —В гармонии с собой и с этим миром. КОЛЛАПС
1Когда сворачивается пламя костра,Чернее ночи уголья костра.И в черной земле зияет дыра,Чернее черной земли дыра.Когда сворачивается пламя звезды,Ночь на планете чернее беды.И в черном небе зияет дыра,Чернее черного неба дыра.Когда сворачивается пламя души,Свет возвращается, круг завершив.И в черной душе зияет дыра.Чернее черной души — дыра.Но ранний твой свет протекает, врачуя и раня,И длится во времени ярое раннее пламя,И, словно домашние звери за теплою пищей, —Чужие планеты идут на тепло пепелища.Там пламя кричит, заключенное в углях остылых,Но свет возвращается — свет продолжаться не в силах!И, бросив орбиты, за светом на тайные метыИдут, и приходят, и в бездну уходят планеты.Любимая,Дальше орбитой иди кочевою.К другому колодцу ходи за водой ключевою.Что свет катастрофы тому, кто единожды молод, —Тому, кто и сам нарождается, словно звезда?Здесь гулкое горло зияет, как гибельный голод.Здесь мерзлое пламя клубится, как гибельный холод.Здесь даже вода запекается в жаркую жажду,Спекается в черствую глыбу сухая вода.2Вот ведь какая беда —Я сворачиваюсь, как сворачивается звезда.Будь то люденыш какой, иль сын собачий, иль конь,Иль безделушка какая — красивая утварь, — я пальцы тянул к ним для ласки,А нынче — ладонь в ладонь — схлопываюсь пальцами внутрь.Женщина тянет мне певчие губы свои.«Спой, — говорит мне. — Свой голос вдохни в мою стать».«Нет, — говорю ей. — Отчаянно не до любви»«Нет, — говорю ей. — Мне нечем тебя обнимать».Розы ли мерзлые где-то дают на углу, —Кто научился предсмертный их цвет продавать? —Колкие стебли, как пальцы подростка, беруИ отпускаю: мне нечем тебя обнимать.Конь на весь город один — не узнаю коня.Конь от меня отвернется в обиде святой.Конь, на весь город один, не узнает меня.Дрогнет капризной губою: чужой……Внутрь завернуты пальцы,А обе рукиВ душу завернуты, как в одеяльце.Отогреваю разбитые вдрызг кулаки…3Не гляди в мою душу, сестра, —Там сегодня не будет костра.Не гляди в мою душу, жена, —Потому что душа без дна.Там на черной покатой стенеЧерный всадник на черном коне.Это я, сам один, сам с собойНынче вышел на бой…Уроню в эту бездну перо —И расколется в бездне ядро.Год пройдет или столько-то лет —Будет свет. * * *
Убежала бусина с нитки суровой,Побежала бусина дальней дорогой.Как же ты о бусине не спохватилась?Укатилась бусина… Укатилась…Завяжи на нитке узелок на память,Погляди с улыбкой — если грустно станет, —В этом месте ниточки все и случилось.Укатилась бусина… Укатилась…Убежала бусина с нитки суровой,Побежала бусина дальней дорогой.Вся судьба на ниточке крепко держалась,Только эта бусина… Экая жалость… СВЕЧА НА ПЕРРОНЕ
Эти белые клавиши — белые дни.Эти черные клавиши — черные дни.И на белых прощальные пляшут огни.И на черных прощальные пляшут огни.Проплывает последний вагон: догони.Проплывает последний вагон: догони, догони.Будто пальцы по клавиатуре идут и стучат.Будто сняли все струны — сустав за суставом стучат.Будто сняли все рельсы — состав за составом стучат.Я свихнусь наконецОт квадратного мерного стука!Уплывает вокзал. И стоит на перроне свеча.Мной однажды в протяжную ночь зажжена,Все горит и горит.Эта жизнь — распроклятая штука!Мой огарочек горький — судьба, сумасбродка, жена,Все горит при дороге — стоит при дороге свеча.Словно жертвенник жаркий —стоит при дороге свеча.Мой священный огонь. Моя смертная мука… ДРУЗЬЯМ
А идите вы к черту с вашей версификацией!С вашимЛадом неладным,Размером и ямбом неладным,С вашей пломбой на сердце,С александрийским апломбом,С вашей темой готическойИ снулым холодным стихом!— Боже мой! — говорю я, —Пока мы надменные лиры наладим,Эта женщина, этот подкидыш в пустой электричке,Будет длиться и длиться в пустой электричкеМеж холодным стекломИ сивушным дурным мужиком…— Боже мой! — говорю я, —По всевышней поденной привычкеБудет, зябко нахохлившись, тупо глядеться в окноЭта женщина, эта ворона…Считать перегоныИ читать полустанки, солидно нахохлившись,НоГлядеть из угла,Как нашкодивший малый ребенокСмотрит длинное, скучное взрослое наше кино…Боже мой! Неужели же нам все равно!С нашей мыслью готическойИ заостренным стихом,С нашим строем аттическим,Где царит, словно в римском каре, железный закон.Как пробиться в ее одиночество,В холод космический —За стекло, за предел, за барьер —В отраженный вагон?Там, в другом — отраженном — вагоне,Ее волосы рвутся о кроны.Там, в другом — отраженном — вагоне,Колошматят ее светофоры.В пристяжном эфемерном вагонеСквозь нее пролетают столбы.Боже мой…Что могу совершить я хорошего,кроме —Попросить пересесть,Чтобы бешеный встречный скорыйНе хлестал,Не считал бы ее,Как штакетник кривой, разноперый —Когда вылетишь прочь из седлаЭтой жизни катящейся…Этой многоколесной судьбы… ПОПУТЧИЦА
1За Доном, за долгою степью сквозит синева,Юлит электричка борзая в отвесных откосах,С высоких откосов в окно залетает листва,И желтые смерчи, вращаясь, идут по проходу…Я долго гляжу, как в глазищах раскосых —В пиалах овальных — хрустальная плещет бедаИ темный зрачок проступает сквозь горькую воду.Прижав локотки напряженно — как будто бежала, —Сидела спокойно, но в ломанном лёте бровей,В том, как оглянулась, — почудилось: кони по шпалам!Погоня по шпалам! Торопятся кони за ней!2Должно быть, не так, но спросил я тогда:«Откуда ты, лярва? Ты ликом — звезда,До боли бела, а очами — орда…Видал я таких! Только чья ты беда?»Все длинные ноги и все поездаУносят от этих коней не всегда…«Чьи кони? — спросил я. — Сама ты откуда?»И девушка мне отвечала: «…Туда».И сгорбилась, словно старуха: «…Туда».И темной ладошкой махнула туда,Где синюю степь заливала полуда.Должно быть, не так, но сказала: «…Юнец,Очами — отчаян, поломан — да выжил,Что нянчишь гитару? Садись-ка поближе,Сыграем про разные эти дела:Как лисья была я.Как рысь я была.Все рыскала градом —Как горло искала…Шакала ласкала,С шакалом спала.Шалавой зваласьИ шалавой жила,И как унесла два излапанных липких крылаИ сердца огрызок в щемящую степь от вокзала!…Ах, мать-перемать! — кабы голос —Уж я бы сыграла!»3Вот так эта девушка, эта старуха сказала.Быть может, не теми словами, да смысл был такой.Сказала: «Сыграй мне, пока я себе не сломалаСинюшную шею на синей свободе степной!»И в гулком вагоне, качаясь и плача, плясала —Как об ногу — ногу присохшую грязь оббивала.И листья звенели над ней, словно дикие осы,И карие косы,А может быть, карие космы,А может быть, крылья плясали за хрупкой спиной…