Эпистолы: друзьям моим единственным
вернуться

Жуков Геннадий Викторович
Шрифт:
* * *
На живой ноге в бутсе «адидас»Инвалид по проходу шоркает.А другая нога — что твой карандаш,Одной пишет — другой зачеркивает.Как колоду карт,Развернет меха,Заведет гармонь заунывный зык.Не берет уже инвалид верха.Не берет уже инвалид низы.Не болит душа,Не болит рукаНажимать на грудь и на клавиши.А болит нога,И болит спина,И хребет болит низко кланяться.Ах мы выросли до высот стиха!Дорасти бы нам до поэзии…Не берет уже инвалид верха.Не берет уже инвалид низы…ИДвери сходятся — как два лезвия.Откусила дверь голубой сквозняк.Гомон тамбурный: так и перетак.И зачем в карман с дыркой лезу я?Только что с меня возьмешь, с дурака?Догоню в другом вагоне старика,Суну мелочь в задрожавший кулак.За поэзию… за все… и за так…
ЧЕБРЕЦ
В смиренье тягостном влачаАсфальт, налипший на подковы.Влача обноски и обновы,Я было умер сгоряча…Но был у города конец.И кровь слилась с зеленым соком —Я горло жег зеленым током,Зеленый хрупая чебрец.Еще гортань была в огне,Когда со страхом пилигримаЯ чуял, как неистребимоЯзычник деется во мне.О, я не знал, слетая с круга —Как хрип с пластинки шансонье, —Что петь мне звонко и упруго,Что мне играть на тетиве!Возьми мой кашель перочинныйИ возврати, моя земля,Гортанный хохот лошадиныйИ плач гортанный журавля!Пусть эта боль — на боль похожа…Пусть. Я согласен онеметь,Пока сползают слизь и кожаИ нарастают сталь и медь.
ДОРОГА, ДОРОГА…

Жизнь, жизнь

А. Тарковский
Был старик велик и сед, в темных клочьях моха.Ему столько было лет… Целая эпоха…Ясным утром — белым днем — спрашивал дорогу:«Пособи, сынок, огнем. Потерял, ей-богу».Оглядел я чистый дол, ясная картина:Ветер в поле бос и гол, ни креста, ни тына,Ни тропинки, ни тропы, коршун в небе стынет.Как ни выправи стопы — нет тропы в помине.Волчий зык да птичий крик, то овраг, то яма…Говорю: «…Иди, старик, все дороги — прямо».И побрел старик слепой. Вижу — влево тянет,Захлестнет стопу стопой — господа помянет.Посох — что твоя слега — вязнет в диких травах.А запнется, и нога тело тянет вправо.Восемь бед — один ответ. Я его обидел.Только впрямь дороги нет! Я сказал — что видел!Нет тропы, дороги нет, рыскает эпоха,Будто чует чей-то след, только чует плохо.Как ни выправит стопы — то овраг, то яма.А в нехоженой степи все дороги — прямо.
ЛЕГЕНДА О ПАНЕ
В полночь, когда вьюга выла и мела,Звонарю подруга старца родила.И лежал он молча на пустом столе,И зияли молча два зрачка во мгле,И сжимались молча пальцы в кулаки,И мерцали волчьи белые клыки.Он лежал и думал на кривом столе,Проступала дума на кривом челе,Все лежал и думал. «…Странные дела —Звонарю подруга старца родила…Глупые вы дети, мама и отец.Расставляйте сети, мама и отец.И поставьте черный у двери капкан.Ждали вы мальчонку, а родился Пан.Зачинал раб божий божия раба.Понесла рабыня божия раба…Да кишат рабами божьи небеса —Я тряхну рогами и уйду в леса.Посох мой наследный бросьте у дверей —Я сломаю посох на число частей.Крестик на гайтане бросьте мне за дверь —Я свяжу гайтаном панскую свирель.Не кричи, родная, ах, не голоси.Вервие тугое, отец, не тряси —Не слыхать за лесом материнских слов,И проклятий отчих, и колоколов.А пройдут все долга, и когда в апрельПринесут к порогу теплую свирель,Суженой верните панов самогуд —Бросьте мою дудку в деревенский пруд».
КОМОС. САТИР
И поздно радоваться и,Быть может, поздно плакать…Лишь плакать хохоча и хохотать до слез.Я слышу горб. Ко мне вопрос прирос.Я бородой козлиною оброс.Я в ноги врос. Я рос, я ос, я эсНапоминаю абрисом своим.Я горб даю погладить и полапать.Я грозди ягод вскинул на рога.Я позабыл, где храм и где трактир —И что же есть комедия, Сатир,И в чем же есть трагедия, Сатир.Я спутник толстобрюхих алкашей,Наперсник девок пьяных вдрабадан.Я в грудь стучу, как лупят в барабан,И рокочу всей шкурою козлиной,И флейту жму, и выпускаю длинныйВизгливый звук, похожий на кукан.И на кукане ходит хороводИ пьет и льет мясистая порода.И что же есть комедия, народ?И в чем же есть трагедия народа?…Смотри, смешно, мы все идем вперед,Комедия, мы все идем по кругу,И трезвый фан в кругу своих забот —Что пьяный фавн, кружащийся по лугу……Смотри, смешно, сюда ведут дитя,Комедия, веселенькая штука,Я вновь ее увижу час спустя,Она повиснет на руке у внука…О шире круг, поскольку дело швах!В чем наша цель, не знает царь природы.Меж тем — и ах! — проходят наши годыВ хмельных целенаправленных трудах.И все страшней, все шире, все быстрей,И дудка воет, как над мертвым сука:Лишь мертвый выпадает из цепей,А лица веселей и веселей. Но, боже мой,какая мука…Вот в трезвом опьянении умаБредет старик, заглядывая в лица,По тощей ляжке хлопает сума,Он позабыл, куда ему крутиться.Он смотрит так, как будто виноват,Он спрашивает, словно трет до дыр:— Так в чем твоя комедия, Сатир?— А в чем твоя трагедия, Сократ?
МОРАЛИСТЫ
Нас много. Но идем мы друг за другом.Мы, как быки, увязанные плугом,Проходим по эпохам и векам.Но, господи, кто там идет за плугомИ кто велит так напрягаться нам?И если вдруг за плугом не идет,Господь суровый с длинным кнутовищем,Какой же черт толкает нас вперед,Чего хотим мы и чего мы ищем?Мы тянем, тянем лямку сквозь векаИ, девственное поле бороздоюРазмежевав на доброе и злое,Заботимся, глубока ли строка.Ах да, конечно, — воин задрожитИ повернет обратно колесницы,Когда прочтет: не преступай границы!Не преступай начертанной межи!
ДОБЛЕСТЬ

В военных целях, облил мальчика нефтью и поджег, чтобы увидеть горит ли в нефти тело

Из жизнеописания Александра Македонского
Ты взял Геллеспонт, как барьер. БуцефалМедлительных персов топтал.На звонких щитах Буцефал танцевал.На спинах костлявых плясал.Но вспомни: обугленным телом дрожа,На скользких от нефти камнях,Худыми ногами живая душаСкребла эту слизь, этот прах…Когда твой угрюмый железный конвойМальчишку — в багровом бреду —Влачил по планете, он черной пятойВ земле пропахал борозду.И мир разразился небесной водой,И в русло вода натекла.Меж воинской славой и славой святойНавеки межа пролегла.Назад! Захлебнешься горючей слезой.Твой конь не пройдет над такою рекой.Назад! Содрогнись, непреклонный герой,Твой лик все ничтожнее день ото дня.Убийца детей с узловатой рукой —Таким ты останешься в скорби людской.Ты взял Геллеспонт, но пред этой чертойСойдешь, Александр, с коня!
РЕЧИТАТИВ ДЛЯ ДУДКИ

И была у Дон Жуана шпага

И была у Дон Жуана донна Анна

М. Цветвева
И была у мальчика дудка на шее, а в кармане ложка, на цепочке кружка, и была у мальчика подружка на шее — Анька-хипушка. Мальчик жил-поживал, ничего не значил и подружку целовал, а когда уставал — Аньку с шеи снимал и на дудке фигачил. Дудка ныла, и Анька пела, то-то радости двум притырочкам! В общем, тоже полезное дело — на дудке фигачить по дырочкам. А когда зима подступала под горло и когда снега подступали под шею, обнимались крепко-крепко они до весны. И лежали тесно они, как в траншее, А вокруг было полно войны… Война сочилась сквозь щели пластмассового репродуктора, война, сияя стронцием, сползала с телеэкрана. Он звук войны убирал, но рот онемевшего диктора — обезъязычевший рот его — пугал, как свежая рана.И когда однажды вечером мальчик потянулся к Анне и уже встретились губы и задрожали тонко, там — на телеэкране — в Ираке или Иране, где-то на белом свете убили его ребенка. И на телеэкране собралась всемирная ассамблея, но не было звука, и молча топталисьони у стола. И диктор стучал в экран, от немоты свирепея, и все не мог достучаться с той стороны стекла. А мальчик весной проснулся. Проснулся рано-рано, взял на цепочке кружку и побежал к воде, он в кружку губами ткнулся, и было ему странно, когда вода ключевая бежала по бороде. А мальчик достал из кармана верную слою ложку влез в цветок своей ложкой — всяким там пчелам назло, — чтобы немножко позавтракать (немножко и понарошку), и было ему странно, когда по усам текло.Тогда нацепил он на шею непричесанную свою Анну,И было ему странно Анну почувствовать вновь.Тогда нацепил он на шею офигенную свою дудку,Но музыку продолжать было странно,как продолжать любовь.Он ткнулся губами в дудку, и рот раскрылся, как рана,Раскрылся, как свежая рана.И хлынула флейтой кровь.