Когда жены сослуживцев спрашивали у него: «Виктор Петрович, почему вы не женитесь?», он отшучивался: «Потому что я идейный холостяк».

Бывали у Сизова в его долгой холостяцкой жизни привязанности, но они не оставили следов в его душе, кроме тягостного чувства невыполненных обязательств и необоснованных женских претензий.

Нынче жизнь его проходила в институте, работе он отдавал всю свою душу и был рад, что на домашние дела оставалась мало времени.

Когда перед самыми каникулами Сизову предложили путевку в крымский санаторий, он нехотя согласился, решив задержаться по дороге дня на три в том городе, где родился и окончил институт.

Поезд уже подходил к самому городу, а Виктор Петрович все еще не узнавал знакомых мест. Он уже часа полтора стоял в коридоре вагона у окна, вглядываясь в мелькающие названия пригородных станций; названия были знакомы ему с детства: Карасевка, Покотиловка, Зеленый Гай… Они проносились мимо окна, словно жизнь Сизова кто-то начал крутить в обратную сторону.

Ничего определенного он вспомнить не мог. Ему казалось, когда он собрался в дорогу, что, как только он станет подъезжать к родному городу, сразу же нахлынут на него воспоминания, от которых человеку в сорок пять лет некуда деваться. Но названия пригородов оставляли его спокойным. Он даже попытался нарочно разбередить себя, вспоминал, как ездил в эти места четверть века назад, но в памяти возникали незначительные события: стоял в дачном поезде, купался в пруду, лежал на траве. Все.

Вокзал был новый, носильщики новые, и привокзальная площадь ничем не напоминала старую площадь; впрочем, и ее Сизов тоже толком не помнил. Он волновался, как человек, которого должны были встретить на платформе родные люди, а их не оказалось.

Приехал Сизов под вечер. Сумерки сгущались быстро, и, пока он добрался до гостиницы, стало совершенно темно.

В гостинице ему предложили большой двухкомнатный номер. Сизову он показался дороговатым — Виктор Петрович не любил швырять деньгами попусту, — но сейчас выбора не было.

Он хотел сказать администратору, который взял его документы, что родился и вырос в этом городе, но фраза не вставлялась в короткий, деловой разговор. Когда горничная впустила его в номер, он поставил чемодан у дверей, подошел к окну, распахнул его и, глубоко вдохнув воздух, все-таки сказал горничной:

— Не был я у вас двадцать пять лет.

Горничная ответила:

— Горячая вода бывает три раза в неделю: по понедельникам, средам и пятницам. А ресторан внизу. Работает до трех часов ночи.

Сизов приветливо улыбнулся: ему было сейчас приятно все, с чем он сталкивался, и все, что ему говорили. Он сказал, что погода стоит великолепная, впрочем, здесь в эту пору всегда бывала недурная погода. Горничная ответила, что она нездешняя.

Виктор Петрович зажег повсюду свет, обошел комнаты, открыл оба крана в ванной, потрогал белоснежные плотные простыни в спальне и снял трубку телефона, — в трубке загудело, все было в исправности.

Давно не бывало у Сизова такого безмятежного, легкого настроения. Оттого, что он сейчас мог делать все, что угодно, он не знал, с чего начать. Зазвонил вдруг телефон. Сизов радостно бросился к нему, но попросили Аркадия Викентьевича, и Виктор Петрович долго, вежливо и ласково объяснял, что Аркадий Викентьевич, очевидно, жил в этом номере раньше, а сейчас он, по всей вероятности, выехал, к сожалению, в неизвестном направлении. Он даже чуть было не спросил в приступе вежливости:

— А что ему передать?

В трубке кто-то повздыхал и, должно быть, обманутый чрезмерной отзывчивостью Сизова, спросил:

— А вы, случаем, не знаете, он вырвал горючее в сельхозуправлении?

— Простите, к сожалению, не знаю, — ответил Сизов.

Около телефона лежала книга абонентов, он полистал ее; не приходила в голову ни одна знакомая фамилия, школьные друзья вспоминались плохо, да еще, главным образом, не по фамилии, а по каким-то детским именам-прозвищам: Кука, Мика, Блинчик.

Подумал он было, что, может, живет здесь Елена Михайловна — Сизов вспоминал о ней редко и непременно по имени-отчеству, — но решил, что вряд ли стоит ворошить пепелище.

Он спустился поужинать в ресторан; сегодня следовало отдохнуть с дороги и пораньше лечь спать.

В ресторане было шумно, грохотал оркестр.

Он выбрал маленький столик в углу зала. Среди сидящих, снующих, танцующих людей не было ни одного знакомого лица. Официант долго не подходил, и Сизов, скучая, рассматривал соседей. Всех этих молодых, веселых людей еще не было на свете, когда он жил здесь, в городе.

Какой-то юноша, по-видимому студент, купил цветы и дал их своей девушке; она держала букет у самого лица, улыбалась юноше, они смотрели друг на друга; на оркестр, на лампы, на стены, на все окружающее блестящими, счастливыми глазами; куда бы она ни посмотрела, он тотчас глядел в то же самое место, и они затем наклонялись друг к другу и горячо что-то говорили. Очевидно, они впервые пришли в вечерний ресторан, все казалось им внове, необыкновенно значительным.

«А для меня, — подумал Сизов, — это обыкновенная столовка… И пахнет чадом из кухни…»