Произошло какое-то инстинктивное движение в сторону Семена, очевидно, чтобы заслонить собой напраслину, которую тот только что изрыгнул из себя в направлении готового к прыжку Ивана. Раздался выстрел. Стрелял Семен. Рагозин схватился за плечо. На пиджаке проступила кровь. Семен нажал на спусковой крючок еще раз, еще… Маленький испанский пистолетик марки «Лама», над которым все ребята потешались, говоря, что его в свое время выронил из камзола Дон-Кихот, а Семен подобрал, замолчал, что-то в нем заело. Семен метнулся к двери, Федор успел лишь ударить его сзади по спине ногой, и тот скатился по лестнице. Оставшиеся бросились к Ивану. Он держал правую руку у плеча и только повторял:

— Надо же, надо же, на своего же товарища налететь и всадить пулю. Врагов кругом не хватает, в кого стрелять.

Кириллыч осторожно снял пиджак. Под мышкой левой руки в добротной полукобуре у Рагозина находился мощный пистолет «Вальтер». Разрезав Рубашку, Кириллыч, а вслед за ним и другие увидели, что рана неопасна, пуля прошла, не задев кость, навылет. Кириллыч с помощью Ольги осторожно обработал рану, перевязал плечо, и Рагозина скрыли у надежного человека на островке Звиргзду на Даугаве. Пришедшему навестить Гудловскому он рассказал о случившемся, тот доложил по начальству. Тейдеманис сообщил Ланге. Решили, что пусть все идет своим ходом: Иван здоров как бык, поправится, но дней десять может пофилонить в кровати, тем более, что друзья по подполью его навестят, новости расскажут, а случай с ним и его спокойствие послужат общему делу. Не трубить же тревогу в поисках Смушкина и раскрывать этим дружбу с Рагозиным!

…На Рождество Альфред Зарс, как обычно, навестил свою мать. Когда он шел по переулку к дому матери, навстречу ему попался здоровый мужчина, живший где-то неподалеку, не раз виденный, но не знакомый. Шел снег, и он узнал его больше по: очертаниям фигуры. Виделись они с матерью не часто, но в этот день он почитал своим сыновним долгом встретиться с нею, преподнести небольшую коробочку со сладостями, попить кофе, поболтать о разных разностях.

Мать встретила его приветливо. Она была в хорошем настроении, одела одно из немногих избежавших продажи симпатичных платьев, которые сама шила, но в основном чужим людям. На что и существовала. Помощь от сына была мизерной.

Пока мать пошла на кухню готовить сравнительно хороший кофе, принесенный сыном, Альфред занялся массивным фамильным бронзовым канделябром на пять свечей, водруженным на верхней полке серванта. Когда он снял его оттуда, чтобы поставить на стол, вложить и зажечь принесенные с собой свечи, то с серванта спорхнула и упала на стол какая-то бумажка. Скосив глаза, ибо руки были заняты, Альфред увидел написанные чьей-то рукой его координаты: номера служебного и домашнего телефонов, домашний адрес, название фирмы и свою фамилию. «Что за черт, — мелькнула мысль, — кто-то переписал с визитки? Но не матери же это надо! У нее и так все в голове». Он хмыкнул, одной рукой стал зажигать свечи, почти не глядя на них, обжигая при этом пальцы и чертыхаясь, другой перевернул записку и пробежал глазами текст, написанный рукой матери, составленный ею тогда, с Ольгой. А! Антония? Не так уж много у матери друзей… в твоем доме… Ну да, я там все написал. Помочь? Кому, Ольге? Ее друзьям? Я же тоже друг. Конечно. И приписка уже с оказией, оттуда? От Антонии? «Отправила в Пасиене, к Адели». Все это сразу отложилось у него в памяти, но до сознания еще не доходило. Так он и стоял, тупо уставившись на записку с обгоревшей спичкой в руках и тремя зажженными свечами, когда в комнату вошла мать и сразу все ухватила одним взглядом.

«Проклятие, Густав только что вышел от меня и тут же раздался звонок в дверь. Я автоматически схватила записку со стола и сунула его под этот массивный подсвечник, который как будто мог спасти в сохранности тоненький листок с тайной, — подумала она. — Стара стала, растерялась. Не вспомнила, что обязанность Альфреда поджигать этого монстра. Господи!»

— Во что ты уставился с таким вниманием, что и свечи не горят?

— Уставился от удивления, это же мои телефоны и адрес, но записанные чужой рукой. Кому они понадобились?

— Если ты их кому-то предложил, то они тому же лицу и понадобились. Что здесь странного? — забрала она записку, сложила ее и спрятала в нагрудный карман платья.

— Если я правильно понял, то ты писала Антонии, в Даугавпилс?

— Тебя это так занимает?

— Прости, мать. Но свои координаты я давал не кой беженке в доме Антонии. Два, три года тому назад? Не помню.

— Будем пить кофе, зажги свечи.

— Да-да.

Мать распаковала коробочку, поохала насчет сладостей, и они сели пить кофе. После паузы собачья привычка «взять след» возобладала почти бессознательно.

— Не помню, как звали эту беженку, но она искала меня?

— Нет, ее друзья тебя спрашивали. Она им и переписала твои координаты.

— И надо было помочь? Я не прочитал записку до конца, — на уровне шестилетнего соврал он.

— Мать приняла эту ложь.

— Это было давно, месяца два назад. Антония послала двух ее подружек к одной знахарке, одна из девиц страдала бесплодием, — самозабвенно лгала мать, стараясь отвести удар от неизвестных ей даже по имени и виду Кириллыча и Соломатина.

Но Альферад след взял. Он прекрасно знал, как мать спасала людей Коминтерна. Выучка выдавать была заложена в нем с молодости. То, что мать плела насчет бесплодия, было враньем. Знахарок и в Риге, и в окрестностях полно. Необязательно ради них мчаться ближе к партизанам. Эти игры ему знакомы были преотлично. Опыт, практика, точность на его стороне. Он не спешил, не хотел подозрений со стороны матери. Полчаса здесь ничего не решали. «Мужик, встреченный мужик. Если он принес записку, значит, все дело происходило вчера, сегодня; или состоится на днях. Если раньше, то так и так опоздали, но эту чертову куклу Ольгу надо брать».