A между тмъ миссъ Токсъ, прильнувъ къ груди неожиданнаго пришельца, тихонько смачивала его теплой влагой изъ зеленаго кувшинчика, остававшагося въ ея рукахъ, какъ будто посланникъ майора Багстока былъ тропическимъ растеніемъ (оно и справедливо), требовавшимъ на европейской почв поливанія искусственнымъ дождемъ. М-съ Чиккъ, сначала не принимавшая никакого участія въ безмолвной сцен, приказала, наконецъ, туземцу положить свое бремя на софу и удалиться. Вслдъ за тмъ она принялась съ большимъ усердіемъ оживлять безчувственную подругу.

Но въ хлопотахъ м-съ Чиккъ отнюдь не было замтно того нжнаго участія, которое обыкновенно характеризуетъ дочерей Евы, когда он въ подобныхъ случаяхъ ухаживаютъ одна за другой. Не сестра милосердія, a палачъ среднихъ вковъ, палачъ вковъ, столь оплакиваемыхъ и въ Англіи многими добродтельными людьми, стоялъ теперь передъ несчастной женщиной, приводимой въ чувство единственно для приготовленія къ новымъ безпощаднымъ пыткамъ. Спиртъ, духи, соль, холодная вода и другія испытанныя средства употреблены были въ дло съ полнымъ успхомъ. Но когда миссъ Токсъ мало-по-малу пришла въ себя и открыла глаза, м-съ Чиккъ отпрянула отъ нея, какъ отъ злодя, и вновь явилась передъ ней, какъ передъ Гамлетомъ тнь отца, но не съ кроткимъ и печальнымъ взоромъ, a съ проклятіями и укорами на грозномъ чел.

— Лукреція, — сказала м-съ Чиккъ, — я не стану скрывать своихъ чувствъ. Это безполезно. Глаза мои открылись однажды навсегда. Не дале какъ за часъ самъ архангелъ не уврилъ бы меня въ томъ, что теперь ясно, какъ день.

— Обыкновенная слабость, — лепетала миссъ Токсъ, — не безпокойтесь. Скоро я совсмъ оправлюсь.

— Скоро вы совсмъ оправитесь! — повторила миссъ Чиккъ съ презрительнымъ негодованіемъ. — Думаете ли вы, что я ослпла? Воображаете ли, что я глупа, какъ ребенокъ! Благодарю васъ, Лукреція, благодарю!

Миссъ Токсъ устремила на подругу умоляющій взоръ и приставила платокъ къ заплаканнымъ глазамъ.

— Если бы кто другой началъ уврять меня въ этомъ, — продолжала м-съ Чиккъ величественнымъ тономъ, — мн кажется, я бы готова была поразить его, какъ безстыднаго клеветника. Благодарю васъ, Лукреція Токсъ. Глаза мои открылись однажды навсегда. Спала съ нихъ роковая повязка, и слпота дружескаго доврія не иметъ боле мста. Лукреція Токсъ, вы играли мной какъ мячикомъ, вы лукавили и кривили душой наперекоръ моей искренности! Конецъ теперь вашимъ интригамъ, увряю васъ.

— О, на что вы намекаете, мой ангелъ, съ такою жестокостью! — проговорила миссъ Токсъ, задыхаясь отъ слезъ.

— На что я намекаю? Спросите собственное сердце, Лукреція Токсъ. A между тмъ убдительно прошу уволить меня отъ вашихъ фамильярныхъ нжностей. Во мн еще осталось чувство уваженія къ самой себ, хотя, быть можетъ, вы этого не думаете.

— Луиза, Луиза! какъ вы можете говорить подобнымъ языкомъ!

— Какъ могу я говорить подобнымъ языкомъ? — возразила м-съ Чиккъ, которая, за недостаткомъ боле подходящихъ аргументовъ, думала уничтожить свою противницу презрительнымъ повтореніемъ ея же восклицаній. — Подобнымъ языкомъ! И вы еще объ этомъ спрашиваете!

Миссъ Токсъ плакала навзрыдъ.

— Вы вошли черезъ меня почти въ довренность къ моему брату и обвились вокругъ его очага, какъ змя, подколодная змя, которая за вс благодянія хочетъ вонзить жало въ сердце своего благодтеля! И Лукреція Токсъ изволитъ питать надежду превратиться въ м-съ Домби! О Боже мой! Да это такая колоссальная нелпость, изъ-за которой, право, почти не стоитъ выходить изъ себя!

— Ради Бога, Луиза, не говорите такихъ страшныхъ вещей!

— Страшныхъ вещей! — повторила м-съ Чиккъ, — страшныхъ вещей! Да разв не сейчасъ вы доказали очевиднйшимъ образомъ, что не можете скрывать своихъ чувствъ даже предо мною! Разв не сейчась спала страшная повязка, которую вы такъ искусно нахлобучили мн на глаза?

— Я не жаловалась и не сказала ничего, — отвчала миссъ Токсъ, разражаясь громкимъ плачемъ. — Ваше извстіе, Луиза, конечно, поразило меия до нкоторой степени, и если прежде я имла слабую надежду, что м-ръ Домби чувствуетъ ко мн нкоторую привязанность, то не в_а_мъ бы, Луиза, осуждать меня съ такою безпощадною строгостью.

— Не мн бы! То есть, она хочетъ сказать, что я сама ее поощряла! — воскликнула м-съ Чиккъ, обращаясь къ мебели, какъ будто и бездушныя вещи должны были сдлаться вопіющими свидтелями буйнаго сумасбродства. — Да, да, я это зыаю, я вижу это по ея глазамъ!

— Я не жалуюсь, милая Луиза, и не упрекаю васъ; но для собственнаго оправданія…

— Конечно, конечно! — воскликнула м-съ Чиккъ, осматривая мебель съ пророческой улыбкой. — Только этого недоставало! Объяснитесь же, Лукреція Токсъ, объяснитесь прямо и ршительно, что y васъ на ум! Будьте откровенны хоть разъ съ вашимъ другомъ, Лукреція Токсъ! Я уже приготовлена ко всему.

— Для собственнаго оправданія, милая Луиза, и только для оправданія, я хотла бы спросить васъ: разв не вы первая подали мн эту мысль? Разв не говорили вы нсколько разъ, что, судя по всему, исполненіе ея не подвержено никакому сомннію?