М-съ Чиккъ поспшно оставила кресла, прошлась по комнат, подняла голову вверхъ и, обращаясь на этотъ разъ не къ мебели, a къ небесамъ, произнесла самымъ торжественнымъ тономъ:

— Есть предлъ, за которымъ человческое терпніе становится смшнымъ и даже преступнымъ. Я могу вынести многое, но не все, потому что я человкъ. Тяжелая мысль отягощала мою душу, когда я собралась сегодня въ этотъ домъ. Не знаю, какъ назвать и какъ опредлить эту мысль, но если бываютъ предчувствія на этомъ свт, то я предчувствовала ужасную, неотразимую бду. Сбылось предчувствіе, оправдалась тайная тревога сердца! Довренность многихъ лтъ уничтожилась въ одну минуту! Крпкія узы дружбы разорвались, распались безъ жалости и безъ милосердія! Какое воображеніе представитъ сцену ужасне той, которая такъ неожиданно и такъ мгновенно раскрылась передъ моими піазами! Я ошибалась въ васъ, Лукреція Токсъ, и теперь вижу васъ въ истинномъ свт. Всему конецъ, всему предлъ, всему вчная память! Лукреція Токсъ, прощайте! Желаю вамъ добра, и всегда буду желать вамъ только одного добра; но какъ человкъ и какъ женщина, врная самой себ, постоянная въ своихъ правилахъ и всегда уважающая чувства чести и долга, какъ сестра моего брата, какъ золовка его жены, и, наконецъ, какъ урожденная Домби… вы понимаете; я не могу теперь пожелать вамъ ничего, кром добраго утра. Прощайте, Лукреція Токсъ!

Съ этими словами м-съ Чиккъ, гордая сознаніемъ своей правоты и чувствомъ нравственнаго достоинства, сдлала шагъ къ дверямъ. Остановившись еще разъ въ положеніи грозной статуи, она кивнула головой и отправилась къ карет искать утшенія въ объятіяхъ своего супруга, м-ра Чиккъ.

То есть, это сказано аллегорически, для красоты слога, a собственно говоря, объятія м-ра Чиккъ завалены были газетными листами. Джентльменъ этотъ не обратилъ даже никакого вниманія на свою драгоцнную половину и только изрдка украдкой бросалъ на нее косвенные взгляды. Онъ читалъ и по временамъ мурлыкалъ нкоторые отрывки изъ любимыхъ арій. Странное равнодушіе!

Тмъ странне, что м-съ Чиккъ испускала глубокіе вздохи, обращала очи къ небесамъ, кивала головой и вообще вела себя такимъ образомъ, какъ будто еще чинила грозный судъ надъ преступною Лукреціею Токсъ. Наконецъ, внутреннее волненіе м-съ Чиккъ выразилось громкимъ и даже пронзительнымъ восклицаніемъ:

— Вотъ до какой степени открылись сегодня мои глаза!

— До какой же степени, моя милая? — пробормоталъ м-ръ Чиккъ.

— О, не спрашивай меня!

— Я и не спрашиваю. Ты сама навязываешься, мой ангелъ.

— Его жена взволнована до послдней крайности и почти выходитъ изъ себя, a онъ и не думаетъ спросить, что съ нею случилось!

— Ну, такъ что же такое случилось, моя милая?

— И эта несчастная осмлилась питать низкую надежду вступить въ бракъ съ Павломъ Домби! И когда она играла въ лошадки съ невиннымъ младенцемъ, — мн никогда не нравились эти игры, — кто бы могъ подумать, что въ этой женщин плодятся коварные замыслы соединиться съ нашей семьей! Низкая тварь! Но я надюсь, небесное правосудіе не оставитъ ее безъ наказанія.

— Къ чему-жъ тутъ вмшиваться небесному правосудію, моя милая? — слегка возразилъ м-ръ Чиккъ, почесавъ переносье газетнымъ листомъ. — До ныншняго утра ты, кажется, и сама была не прочь отъ такого родства. Партія, пожалуй, довольно приличная, — ты именно была этихъ мыслей?

М-съ Чиккъ заплакала навзрыдъ и сказала озадаченному супругу, что онъ можетъ, если захочетъ, растоптать ее ногами, только не обижать постыдной клеветой. М-ръ Чиккъ замолчалъ.

— Но съ Лукреціей Токсъ y меня покончено все, — начала м-съ Чиккъ посл короткой паузы. — Пусть Павелъ лишаетъ меня довренности въ пользу особы, которая, какъ я надюсь и уврена, иметъ полное право замнить бдную Фанни; пусть онъ извщаетъ меня о такой перемн со своей обыкновенной холодностью, — я не сержусь и не стую, что заране не спросили моего совта? Но хитрыхъ замысловъ, но двуличности, но низкихъ уловокъ, — вотъ чего я не терпла и не терплю. Поэтому я все покончила съ Лукреціей Токсъ. Тяжело мн было, но что же длать? Во всемъ надо полагаться на волю Божію. Да оно и къ лучшему, если разсудить спокойно и безъ пристрастія. Павелъ попадаетъ теперь въ высшій кругъ, и его новые родственники — аристократы чистйшей крови. Разумется, знакомство какой-нибудь Токсъ могло бы компрометировать и его, и меня. Во всемъ видень перстъ Божій, и рука Всевышняго иногда спасаетъ насъ даже противъ нашей воли. Велико было мое искушеніе сегодня, но я не жалуюсь и не ропщу.

Быстро идетъ впередъ архитектурыая дятельность въ дом м-ра Домби. Шумъ, крикъ, стукъ, безпрерывная бготня взадъ и впередъ отъ ранняго утра до поздняго вечера. Діогенъ видитъ грабителя на каждомъ шагу, лаетъ безъ умолку и безпардонно отъ солнечнаго восхода до заката, и убждается противъ воли, что дерзкій непріятель все перевернетъ вверхъ дномъ. Новыя перемны, новыя декораціи встрчаетъ удивленный взоръ каждое утро; но… но нтъ и нтъ перемны въ образ жизни отверженной дочери м-ра Домби. По вечерамъ, когда работники уходятъ, Флоренса прислушивается къ ихъ шагамъ и воображаетъ, съ какою радостью возвращаются они въ веселыя семейства, съ какимъ нетерпніемъ ожидаютъ ихъ оставленныя дти. A она одна, всегда одна, и домъ ея отца, по крайней мр по ночамъ, все тотъ же опустлый, скучный, заколдованный домъ.

Но уже не съ тоской, какъ прежде, встрчала она наступающую ночь. Яркая надежда оживляла ея сердце. Прекрасная леди, цловавшая ее въ той самой комнат, гд нкогда безжалостный отецъ растерзалъ ея любящую душу, рисовалась въ ея воображеніи свтлымъ ангеломъ небесной благодати. Въ дали, еще туманной, но постепенно проясняющейся, уже мерцалъ для нея разсвтъ новой жизни, когда сердце отца будетъ, наконецъ, побждено, и материнская любовь озаритъ ее тмъ же свтомъ, который нкогда изсякъ на ея губахъ вмст съ послдней искрою жизни, угасшей въ день рожденія Павла.

Думая о новой матери съ любовью и безпредльной доврчивостью, Флоренса больше и больше любила свою покойную мать. Она не боялась ихъ соперничества въ своемъ сердц. Новый цвтокъ выросталъ изъ глубоко-посаженнаго корня, который не могъ быть вырванъ никакою человческою силою. Каждое нжное слово изъ устъ прекрасной леди отзывалось для Флоренсы эхомъ голоса, давно умолкнувшаго, но затаеннаго навкъ въ ея осиротломъ сердц. Память о покойной матери была для нея исходнымъ пунктомъ всякой нжности и любви: какая же другая привязанность могла истребить или ослабить это чувство?