Аутло глухо заворчали; только то, что Катарина была моей женой, удержало их от более энергичного выражения негодования.

— Катарина. — Ричард Ли по-прежнему говорил очень спокойно, но нехорошо прищурился, взглянув на дочь. — Я помню, как ты возмущалась, услышав песню лондонского менестреля о великодушном поступке Ричарда Львиное Сердце, выкупившего из дамасской тюрьмы Вильгельма де Прателя[61].

— А разве я была неправа? — воскликнула Катарина. — Король отдал десять пленных эмиров за придворного рыцаря, но не дал ни единого золотого из своей огромной военной добычи на выкуп других пленных христиан! Что с того, что ты спас Ричарду жизнь в Арсурской битве? Король и пальцем не пошевелил, чтобы тебе помочь, наверное, потому, что ты не называл его по тридцать раз на дню «великим»! Ричард раскошеливается только тогда, когда рядом стоит менестрель, готовый воспеть его великодушие, а если нет — он становится скупее аббата Герфорда и безжалостней дикаря Гисборна...

— Да, я хорошо узнал чужую неблагодарность. И потому всегда расплачиваюсь со своими долгами, — отвернувшись от ярко-пунцовой Катарины, Ли посмотрел на меня. — Но даже вкупе с моим долгом нам не хватает более ста фунтов до той суммы, которую требует граф Хантингдон.

— Вы ничего нам не должны, сэр Ли, — тихо проговорил я. — Все долги были оплачены и закрыты в тот миг, когда вы впустили нас в замок. Но — спасибо. Мы вернем эти деньги сполна, как только...

— А еще сотни у вас нету, сэр рыцарь? — простодушно спросил Барсук. — Нам самим ни в жизнь не раздобыть за три дня такую кучу деньжищ!

Ли не оскорбили эти слова, но он медленно покачал головой:

— Я могу найти еще фунтов десять, а если продам то, что можно быстро продать, примерно столько же... В лучшем случае.

— Как ты думаешь, Хантингдон не согласится продлить нам срок? — спросил я Тука.

Монах ответил не задумываясь:

— Никоим образом. Я уж пытался растолковать жадному мерзавцу, что в Шервуде нет дубов, на которых росли бы золотые желуди, но он не пожелал меня слушать. Вынь да положь ему без малого тысячу фунтов к закату третьего дня, иначе... Иначе он получит эти деньги если не от нас, так от шерифа ноттингемского.

Добыть за три дня сумму, составляющую годовой доход среднего монастыря... Пресвятая Богородица, пошли нам какого-нибудь толстосума, да поскорее!

— Я бы все-таки предпочел забрать Локсли прямо сейчас, граф Хантингдон, — шериф с сомнением посмотрел на бревенчатый дом, крытый тесом, — единственное более или менее солидное строение в окружении жалких домишек с соломенными крышами. — Вы просто не знаете, на что способен этот негодяй. Если он удерет, мы оба останемся внакладе, так что лучше...

— Никуда ваш разбойник не денется, — пренебрежительно бросил Хантингдон, спешиваясь у дома старосты деревушки Биллоу.

У бывшего дома старосты, теперь превратившегося в тюрьму, которую охраняли четверо угрюмых йоркширских лучников. При виде Хантингдона и шерифа караульные встали со скамьи у стены, один из них молча отодвинул засов. Слуги Хантингдона и вице-графа занялись конями своих господ, а Певерил вслед за йоркширским лордом нетерпеливо шагнул в полумрак крошечной передней, откуда были выброшены все вещи.

— Через пару дней получите своего Локсли в целости и сохранности, — небрежно пообещал Хантингдон. — А пока за ним присмотрят мои стрелки. Здесь, конечно, не казематы Замковой Скалы, но могу поспорить — отсюда аутло не сбежит!

Закусив губу при столь откровенной насмешке, шериф вошел в следующую комнату, побольше, но такую же пустую, с единственным узким окном, прорубленным в дальней стене.

Под этим окном на земляном полу лежал человек, второй год подряд опустошавший сундуки Вильяма Певерила, ради которого шериф теперь собирался выпотрошить их сам. Но даже если бы Хантингдон потребовал за своего пленника не двести фунтов, а вдвое больше, ноттингемский вице-граф уплатил бы, не торгуясь, — такая покупка стоила почти любых затрат!

Уже одно только выражение лица Локсли, когда негодяй увидел, кто вошел в комнату, стоило никак не меньше пяти фунтов золотом!

Главарь разбойников неуклюже сел, и Вильям Певерил с удовлетворением убедился, что руки Робина Гуда скручены в запястьях прочным сыромятным ремнем, а его ноги так же надежно связаны в лодыжках.

— Ну, убедились, что главарь аутло никуда не исчез? — осведомился Хантингдон. — Через пару дней сможете его забрать... Да не забудьте прихватить большой отряд охраны и кандалы покрепче, когда явитесь за шервудским зверем, не то, не ровен час, опять сбежит! А еще лучше соорудите для него железную клетку и перевезите в Ноттингем, как перевозят пойманных волков...

На сей раз Вильям Певерил просто не обратил внимания на издевку, наслаждаясь смятением в глазах Робина Гуда.

— Вы только отдайте мерзавца мне, граф Хантингдон, а уж я найду, как доставить его в Ноттингем! — не отрывая жадного взгляда от пленника, заявил шериф.

— Я уже сказал — заберете его через два дня, когда заплатите пару сотен, — холодно отозвался Хантингдон.

— Я смог бы заплатить эти деньги уже нынче к вечеру!

— Через два дня, — повторил граф, не обращая внимания на побелевшее лицо Локсли и на краску негодования на щеках Вильяма Певерила.