Примечательно, что сама Каштан, как оказалось, не была эсеркой. Об этом может свидетельствовать хотя бы разговор между членом ПК партии эсеров Д. Донским и левой эсеркой Б.Бабиной, который состоялся в 1922 году в стенах Бутырской тюрьмы:

«— Скажите мне, как могло случиться, что эсерка Фанни Каплан по заданию ЦК пошла убить Ленина?

— Вы так уверены, что Каплан была эсеркой?

— Но ведь об этом писали и пишут все газеты, и наши, и зарубежные. И говорят на каждом перекрестке!

— Так вот, милочка, прежде всею установим: никогда Фанни Каплан не была членом нашей партии… Ни на каторге, ни позднее среди нас ее не было, и вообще почти никто, кроме каторжан-акатуйцев, ее не знал. Это первое обстоятельство. Теперь второе. Она действительно приходила к нам, именно ко мне лично с предложением послать ее убить Ленина… Помню, похлопал я ее по плечу и сказал: „Пойди-ка проспись, милая. Он — не Марат, а ты не Шарлотта Корде Ты попала не по адресу. Даю добрый совет — выкинь все это из головы и никому больше о том не рассказывай!“ Ну потом, как известно, она, к великому несчастью, все же привела свои безумный план в исполнение. И тем немало нам навредила! Как? Очень просто! Собрала юнцов, таких же психопатов, как сама. Оружие в то время добыть было проще простого. А свалили все на нас. Так легче было. Рассправиться с теми, кто неугоден. Как видите, сидим вот».

Многих исследователей смущает тот факт, что близорукая Каплан стреляла, притом весьма удачно, не выпуская из рук портфеля и зонтика. Американский ученый Семен Ляндрес писал: «Кто бы ни покушался на Ленина 30 августа, невозможно идентифицировать покушавшегося либо какую-то группу, которая стояла за этим терактом. Была ли Каплан заговорщицей или же просто случайно оказалась на заводе Михельсона? Ее могли послать на фабричный двор в качестве обычной приманки, чтобы отвлечь внимание от настоящего убийцы. Фанни Ефимовна, до мозга костей пропитанная русским революционным фанатизмом, могла быть не убийцей, а жертвой».

Много споров вызвала и судьба организатора покушения Григория Семенова, который был не только освобожден в 1919 году, но и принят в члены РКП(б). Семенов поступил на службу в военную разведку и отправился с секретной миссией в Китай. Любое расследование начинается с вопроса: кому это выгодно?

«Литературная газета» писала:

Странно выглядит и само уголовное дело Фанни Каплан № 2162. которое вместилось в одном томе. Для времен «красного» террора это внушительный объем. Обычно судьба подследственного решалась без бумажной волокиты. Повторно дело было востребовано в 1921 году по делу эсеров, но оно понадобилось лишь как ссылочный материал. Личность Фанни уже никого не интересовала. В тридцатых годах следователи НКВД вновь заинтересовались папкой № 2162, пытаясь выяснить: расстреляна Каплан или нет. Справки об исполнении приговора не оказалось. Но была газетная вырезка «Известий» от 4 сентября 1918 года («…вчера расстреляна Ройд-Каплан, стрелявшая в тов. Ленина…») и заметка в № 6 «Еженедельнике чрезвычайных комиссий по борьбе с контрреволюцией и спекуляцией».

В 1992 году Генеральная прокуратура Российской Федерации вновь возбудила уголовное дело № 2162 по «вновь открывшимся обстоятельствам». Новыми обстоятельствами была совокупность некоторых публикаций о покушении на Ленина, где факт того, что в Ленина стреляла именно Фанни Каплан, отрицался. В Генеральную прокуратуру уголовное дело попало после упразднения КГБ и сейчас находится в архиве. В нем подтвержден факт, что Каплан покушалась на Ильича и была расстреляна. Реабилитации ее не было.

Профессиональным палачом женщина может стать лишь в экстремальной ситуации, когда ей грозит не только психический надлом, но и предельно обостряется инстинкт самосохранения. Чаще всего палачами становились психопатические фанатки, кокаинистки и врожденные садистки. Подтверждением этому служит богатое наследие «красного террора».

Старый деятель вологодской кооперации и член Учредительного Собрания от Вологодской губернии С. С. Маслов вспоминал о женщине-палаче, которую лично наблюдал в одной из больниц:

«Через 2–3 дня она регулярно появлялась в Центральной Тюремной больнице Москвы (в 1919 году) с папироской в зубах, с хлыстом в руках и револьвером без кобуры за поясом. В палаты, из которых заключенные брались на расстрел, она всегда являлась сама. Когда больные, пораженные ужасом, медленно собирали свои вещи, прощались с товарищами или принимались плакать каким-то страшным воем, она грубо кричала на них, а иногда, как собак, била хлыстом… Это была молодая женщина… лет двадцати-двадцати двух».