Шрифт:
Рецидивистка Балякина стала непригодной для проживания в условиях свободы. Все привычные для нас понятия для нее исказились. В материалах последнего уголовного дела можно найти такие строки: «Имея целью восстановление справедливости, Балякина взяла вещи граждан, принесла в Дом престарелых и отдала их тем, у кого их не было».
— Как живут на воле, не представляю. — признается зечка, ничуть не сокрушаясь. — Там есть семьи, дети, зоопарки. Хоть бы меня взял кто. Я в лес люблю ходить за грибами. Никому в тягость не была бы. Я не пью, не курю, не колюсь, не чифирю и матом не ругаюсь.
Варвара Григорьевна боится свободы. Стоит закрыться за ее спиной воротам КПП, как рецидивистку охватывает легкая паника. Она боится перейти улицу, шарахается от трамваев, пугается любых вопросов. Бывшая зечка даже не знает, как распорядится той суммой, которую заработала в колонии. Она мечтает лишь об одном: поскорее вернуться обратно, туда, где все привычно и все всем понятно. В зоне думать не обязательно. Ты живешь по расписанию, ешь, спишь и работаешь по команде. Красота!
Балякина стремится вновь получить срок, но получить его с достоинством, с осложнениями. Ведь засадить за решетку благообразную бабулю способен не каждый. Воровство на рынке — дело тухлое. Воровку просто гнали прочь и отбирали украденный редис или пучок петрушки. Если поблизости случался наряд милиции, то ее забирали в отделение. Но и там все ограничивалось воспитательным часом — под вечер бабку отпускали. И тогда Варвара Григорьевна решила воровать у самой милиции. Вариант был почти беспроигрышный.
…Балякина поднялась на второй этаж и тихо толкнула дверь. Та оказалась незапертой. Рецидивистка бесшумно скользнула в коридор. Хозяин квартиры, следователь облУВД, полулежал в кресле перед экраном телевизора и нервно переживал неудачный проход Феди Черенкова. На полу у его ног стояла бутылка пива. Бабушка постояла в проеме дверей и начала собирать чужие вещички — спортивный костюм, обувку, две книги. Зашла на кухню и поставила на плиту чайник. До конца матча оставалось еще полчаса. Гостья не решилась тревожить хозяина в столь судьбоносный для него час. Она заправила кипятком заварник, подрезала сыра и колбаски из холодильника и села трапезничать. Через полчаса на кухне вырос грустный следователь, на лице которого читалось: «„Спартак“ продул!» Воровке Балякиной даже не пришлось упрашивать, чтобы ее посадили этак лет на пять-семь.
Бабка Варя долго не верила в Бога. Но однажды во сне к ней явился апостол Петр. Вначале он прибыл в виде яркой звезды, которая разорвалась на мелкие осколки. Вместо звезды возник лик святого, который поигрывал ключами от рая. Апостол спустился в третий отряд (дело было в лагере под Орлом) и тихо молвил: «Амнистия, в натуре». Досрочного освобождения не случилось, однако Балякина стала набожной. На прииске в Магадане она сидела вместе с врачами, которые проходили «по делу отравления пролетарского писателя Максима Горького». Там же супруга Михаила Калинина вышила Балякиной на лагерной рубашке молитву. Растроганная воровка читать еще не умела (много лет спустя она таки выучилась грамоте по роману Драйзера «Американская трагедия»), но молитву выучила наизусть.
Любовь Варвару Григорьевну посетила лишь однажды. В середине 50-х она познакомилась с блатарем, который отбывал срок в соседнем лагере. Однако вскоре тот был зарезан в разгар лагерного бунта. Шла «сучья война»…
В ПЛЕНУ У СВОБОДЫ
— Вот и все, — сказал Оле Вадим. — Беды твои позади. Теперь ты просто обречена на счастье.
И в этом нельзя было усомниться. Редким девчонкам достаются такие ребята: любящие и ответственные.
— Логично, — подытожила бабушка, — за каждой Ассоль приплывает свой Грэй, — и напекла на свадьбу внучке два тазика налистников с вареньем. Старая стахановка, пережившая трагическую гибель мужа, дочери и зятя, три года прикованная к постели и вставшая с нее с единственной целью — забрать из интерната внучку, так и не избавилась от романтических иллюзий.
— Ну? — спросила она молодых, когда скромный внучкин чемодан с пожитками переехал в квартиру Вадима. — Какие планы на будущее?
— Закончить техникум, — хором сказали молодые.
— А еще? — допытывалась бабушка. И тогда Оля придумала «Расписку». «Обязуюсь родить двух детей, мальчика и девочку, и сделать их детство счастливым», — записала она на листочке. «Гарантирую любовь, благосостояние, заботу», — добавил от себя Вадим. А бабушка наложила резолюцию: «Верным курсом идете, товарищи!»
Они не знали, что Некто Всемогущий начертал им совсем иное: смерть, тюрьму, сиротство.
Кому расскажи — засмеют, но бухгалтером Оля стала по романтическим соображениям. Уж больно хотелось недоласканной в детстве сиротке дарить людям праздник. И она дарила сразу два: духовный, когда выступала в хоре, и земной, когда выдавала зарплату. Впрочем, новая экономическая политика в стране отобрала и эти нехитрые радости. Вначале закрыли клуб и отдали его коммерсантам. Потом остановился завод, а рабочих распустили в неоплачиваемые отпуска.
Оля погоревала и перешла работать в школу — и с домом рядом, и с детьми, — через год им идти в нулевой. Но семью ждали новые испытания: перестали платить зарплату Вадиму. Из передовика-шахтера он превратился в бузотера и горлопана, пытающегося митингами и забастовками выбить кровные денежки.
Но амплуа революционера в доме не прижилось: дети росли, а вместе с ними росли потребности. Надо было срочно работать. И Вадим пошел в кооператив. Но вскоре выяснилось, что там получали хозяева, а исполнителям бросали копейки. Нанялся в бригаду шабашников. Опять неудача. Когда уезжали из села, на бригаду напали рэкетиры, обобрали до нитки, избили, бригадир попал в травматологию.