Шрифт:
— У тебя есть.
— Два франка всего… Ей Богу, два франка всего.
— Как знаешь… Денег и у меня нет… Ни сантима.
Тяжелые сапоги загромыхали, затопотали по лестнице вниз. Хлопнула с досадою закрытая дверь.
На половине лестничного марша молодой женский голос испуганно крикнул:
— Пардон-с…
В ответ громко фыркнул мужчина и, шмыгнув носом, пробурчал: — А, чер-р-рт.
Женские шаги приблизились к номеру Петрика, остановились у самой двери, и красивый голос негромко запел:
Дорогой дальнею да ночью лунною,
Да с песнью той, что вдаль летит, звеня
Да с той старинною и семиструнною,
Что по ночам так мучает меня…
Женщина приподнялась на каблучках, было слышно, как скрипнули ее башмачки, перестала петь и куда-то в пространство сказала:
— Дима… А у нас сосед.
И хрипловатый голос рядом с комнатой Петрика спросил:
— Не знаешь кто? Не русский?
— Кто же другой… В нашем-то отеле! Конечно, русский.
— Я пойду узнаю у Жозефа. Откуда?…
Все это Петрика удивило и взволновало необычайно. Это было как у них в Столине, подле которого стоял их Лейб-Мариенбургский полк, или хотя бы в Вильне, но это же был Париж!.. Париж!!.. Столица Франции!
В номер Петрика негромко постучали.
— Войдите, — откликнулся Петрик и встал со стула.
III
Человек среднего роста, сильно лысеющий брюнет, с коротко постриженными усами, в рыжем пиджаке, в рубашке с мягким воротником, появился, в дверях комнаты. В петличке лацкана был какой-то металлический значок. Ему можно было дать не больше тридцати, тридцати двух лет.
— Полковник Букетов, — представился он, щелкая каблуками башмаков не без воинского шика. — Сейчас узнал, что соотечественник наш, компатриот, стал нашим соседом и почел своим долгом разведнуть, кто, что и почему попал в наши палестины? Надеюсь… Не большевик?… Впрочем… Чер-р-рт. И спрашивать глупо.
Эта, простите за выражение, сволочь по таким логовам не селится.
— Ротмистр Ранцев, — представился Петрик.
Через плечи полковника Букетова в номер Петрика заглядывала молодая красивая женщина, должно быть, та самая, что напевала у его дверей. Она была по-воскресному одета в короткое, едва доходившее до колен темно-синее платье. Большие карие глаза смотрели на Петрика с лукавым любопытством. Волосы были коротко пострижены, брови по моде подщипаны. За ее спиною виднелись и еще любопытные, разглядывавшие Петрика.
— Выходит, я верно угадал, что русский и военный, а раз так, наверно…
Галлиполиец?… Не иначе?
— Нет… Я с Дальнего востока… Был в армии Колчака…
— Это же потрясающе!.. Вот именно нам такого в нашей маленькой колонии и не доставало. Вы нам много должны рассказать… Я даже рассчитываю, что вы не откажете в нашем объединении прочитать целый доклад…
— Да не томи его так, Дима, — воскликнула за его спиною красивая дама, — видишь, какие у него голодные глаза. Зови его к нам кофе пить.
— Моя жена — Татьяна Михайловна, — представил Букетов. — Маремьяна старица, что обо всех печалится. Прошу любить и жаловать.
Татьяна Михайловна выдвинулась из-за спины мужа и, протягивая руку Петрику, сказала:
— Вы с дороги. Вы, наверно, ничего еще не ели. Вы в Париже новый человек. Вы еще ничего не знаете. Пожалуйте к нам. У меня уже кофе кипит.
Это было сказано так просто, что Петрик не мог отказаться. Он сделал неопределенное движение в сторону Татьяны Михайловны. Она протянула ему руку и потащила в соседний номер.
Номер Букетовых был угловой и чуть побольше, чем номер Петрика. При нем еще был какой-то полутемный маленький закуточек. Там на ивовой русской корзинке, кипел на спиртовке, пуская тонкий пар, кофейник. Широкая постель была прибрана и постлана. Комната была обжитая. По стенам висели в рамочках фотографии, в углу над постелью были бумажные иконы, наклеенные на доски, перед ними, навевая уют и тихие думы, теплилась лампадка. У зеркала был устроен туалетный столик и на нем стояли фарфоровые слоны. Слон слона меньше, как и полагается: семь слонов. В комнате пахло одеколоном и кофе. Через открытое окно несло бензиновою гарью.
За Петриком и Букетовыми в комнату вошло еще много людей. Они едва помещались в номере. Букетов быстро знакомил их с Петриком и, как водится, так, что Петрик не мог разобрать ни одной фамилии. Его только поразило, что все это были полковники.
И очень молодые, кому и поручиком было достаточно быть, и очень старые, кто давно мог бы быть генералом. Все эти люди, а их втиснулось в комнату Букетовых человек восемь, жадными, любопытными глазами разглядывали Петрика и при нем обменивались насчет него своими замечаниями.