В них серым кружевом показывались кусты, деревья, маленькие фанзы, плетневые заборы, тяжелые колоды громадных китайских гробов, стоявших под развесистыми черными дубами. Невдалеке от дороги была кумирня. Высокие красные мачты стояли у входа. Золотые шары на вершине их горели на солнце. Тяжелая арба, запряженная маленькой белой лошадкой, коровой и ослом, медленно тянулась по дороге. Коляски обогнали ее. На арбе, на ящиках, сидели разряженные в синие, расшитые курмы китаянки. Манза в серой наваченной куртке и таких же штанах, делавших его ноги неуклюжими и тяжелыми, погонял лошадей. Тонкий бич свистал по воздуху. Медленно, напрягаясь, шла лошадь, корова ей помогала. Осел тропотил сбоку.

— Славная тройка, — сказала Валентина Петровна.

— Окропне! — ответила Анеля.

Пошли шагом. Папочка не утерпел, подбежал к коляске, подсел рядом с Чао-ли.

— Каков пейзажец-то… А горы! Воздух! Ты понимаешь, Анелечка, откуда эта мутность тонов на китайских и японских картинах? Точно все белесым чем-то прикрыто внизу. А наверху голубое небо и желтое солнце!.. Какие линии домов?…

Чуешь экзотику-то, дочка?… Начинаешь любить мой милый Китай?

Навстречу на маленьких белых лошадках с остриженными гривами и короткими хвостами ехал китаец в черной шелковой, просторной курме и таких же шароварах, в валеных, войлочных, черных, расшитых красным шнурком котах. На голове у него была черная шапочка с прозрачным овальным шариком. Темная шуба собачьего меха была надета наопашь. Сзади него ехал солдат. У него, точно мишень, был нашит на груди круглый кусок красной холстины с черными китайскими письменами. Карабин с дулом, заткнутым пучком красной шерсти, висел у него на плече. Ехавший впереди китаец обернулся к Старому Ржонду и, улыбаясь, поклонился ему. Старый Ржонд любезно ответил на поклон.

— Папочка, кто?.. Кто это? — зашептала Анеля.

— Это шибко знакомый человек. Офицер из здешнего города.

Серебряные колокольчики Анелиного смеха зазвенели по полю. Сидевший на козлах Казимир обернулся и, не в силах сдержать улыбки, спросил Старого Ржонда: — Ваше высокоблагородие, курить дозволите?

— Кури, кури, Казимир, — ласково сказал Старый Ржонд. — Видишь, дочка-то у меня какая!

— Да уж дочка это точно! — прокряхтел кучер солдат Евстигней. — Это уже Бог такую на счастье послал. Ну, миленькие, трогай!

— Шибко… шибко… знакомый, — сквозь смех едва выговаривала Анеля. — Это же по-каковски?

— По русско-китайски, стрекоза. Сама-то два слова русских, а после пять польских… Эх-ты!..

Город надвинулся как-то неожиданно. Долго приковывали внимание Анели какие-то серые линии у самого небосвода, башни, зубцы. То скрывались они за изгибом полей, то появлялись снова. Потом надолго скрылись, дорога шла по долине, поросшей тонким ольшаником и, как выбрались из балочки, сразу предстал перед Анелей весь город, озаренный косыми, красными лучами солнца.

— Как в сказке! — вздохнула Анеля.

И точно — будто нарисованный на какой-то средневековой картине стоял город.

Высокие, темно-серые стены с зубцами, башни в три яруса по углам и посередине прямых сторон, где были громадные ворота, разлатые крыши башен с загнутыми кверху концами — все было своеобразно и необычно. Все говорило о многовековой старине, не тронутой новой культурой.

— Жалко, не летом, — сказал Старый Ржонд. — Летом тут кругом — сады — огороды. Сколько пестрого мака, бобов, табака, капусты, стручков — так все это воздушно-красиво.

Тяжелые дубовые ворота были обиты железными гвоздями с большими шляпками.

Коляска въехала в темный пролет. В громадных гранитных глыбах мостовой колеса и время пробили глубокие колеи.

— Боже мой… древность какая! Панно Валентина, смотрите, какие колеи продолбили в этом камне.

Китаец-солдат бросился к коляске.

— Цуба! — грозно крикнул на него Евстигней.

Старый Ржонд сказал что-то по-китайски и китаец отошел.

В сумраке ворот чуть отблескивали громадные ножи и алебарды на темно-красных рукоятках. Эти ножи приковали внимание Анели и Валентины Петровны.

— Это что такое, Максим Станиславович?

— Орудие казни, барынька, — нехотя ответил Старый Ржонд. — Этими ножами рубят головы… Делают то, что здесь называется "кантами"…

Валентина Петровна пожала плечами и быстро взглянула на Настеньку. Но девочка, убаюканная покачиванием коляски и свежим воздухом, крепко спала на руках у амы.

Прямая и длинная — ей и конца не было видно — улица гомонила гортанным говором.

Она, словно людская река, текла серою толпою манз. Тут, там синее пятно богатого китайца, или пестро-одетой китаянки — и опять серые ватные кофты, серые штаны, серые, серым мехом отороченныя круглые шапки.

Так странна была густая толпа после тишины и безлюдья полей. Ехали шагом. Улица была узкая, покрытая пылью, смешанной со снегом. и мощеная каменными плитами.

Скрипели по камням колеса и потряхивали на выбоинах рессоры. Впереди тянулись арбы. Погонщики щелкали бичом и надрывно кричали: у-о, у-о… Этот крик покрывал гортанный гомон толпы.

Одноэтажные дома, — все лавки, тянулись по обеим сторонам. Вдоль них шел деревянный тротуар, над ним местами был навес на жердях. И первое, что увидала Анеля у самого входа: — большой китайский «чофан». Серые манзы сидели — снаружи на улице, и в глубине. От «хибачей» — медных ваз, наполненных раскаленными углями — шел сизый дымок. Пар струился из носиков громадных, красной меди, чайников с углями и трубой — прадедов русских самоваров.