Шрифт:
— Но ведь там… целая бригада генерала Бунте, — сказал дрогнувшим голосом Дракуле.
— Да, должна была быть.
Из-за перегиба холма, скрывавшего небосвод, показались скачущие на белых лошадях люди.
— Сейчас узнаем, в чем дело, — сказал начальник участка.
— От этих ополченцев всего можно ожидать.
— Нет… Это австрийцы… Их это выстрелы.
За скатом, и, казалось, совсем уже недалеко, двоили австрийские выстрелы: "та-пу!.. та-пу!.. та-пу!.." И все посвистывали над станцией на ветер пущенные пули.
Рослый прапорщик — на груди призовая цепочка из скрещенных ружей — подскакал к станции и у самого перрона вкопал широкогрудого монгола в песок. Начальник участка быстро подошел к нему.
— Что скажешь, молодец?
— Ваше превосходительство, и двух верст отседова нет, идет наша пехота сюда цепью… А за ею, следом все поле, сколько видать, до самой реки — неприятель…
Я насчитал шесть цепов у его. Идут и постреливают. Ходко идут… И двадцати минут не пройдет — здеся будет.
Лицо начальника участка покрылось темною краскою.
— Этого не может быть, — резко крикнул он. — Вы ошиблись, подпрапорщик!
— Ваше превосходительство…
Но генерал его не слушал. Развивая полами легкой желто-серой черкески, он быстро пошел к станционному двору, где в тени акаций были вестовые с лошадьми.
— Бурханов, — крикнул он.
Из толпы выделился стройный черкес с алым башлыком за плечами. Он побежал с двумя лошадьми к генералу.
— Прикажешь что-нибудь сказать по телефону в штаб? — спросил генерала Дракуле.
Генерал, не ответив, проверил пальцем подпруги седла своей лошади.
— Ты понимаешь… Там великий князь… Там обозы всего корпуса… Паника будет…
— Нехорошо, — говорил, задыхаясь от волнения, Дракуле.
Генерал уже сидел в седле на небольшой чистокровной, поджарой рыжей лошади.
— Пока я не вернусь — ничего не говори… Я сам все скажу…
— Твое дело… Великий Князь, однако… Предупредить надо.
— Э! голубчик, лучше тебя знаю, — с отчаянием крикнул генерал.
Он сжал ногами лошадь и стрелою кинул ее на холм, к тому перегибу, откуда прискакал только что подпрапорщик. Навстречу пулям. Далеко сзади него, рея алым башлыком, скакал, нахлестывая плетью лошадь, его ординарец черкес Бурханов.
Дракуле и Аранов остались на краю перрона.
— Что он?.. с ума сошел? — пожимая плечами, сказал Дракуле.
— Да… положеньице. Кажется, еще не было такого, — проговорил, поджимая тонкие губы Аранов.
И оба, беззаветно храбрые люди, опустив головы, пошли к оставленному ими чаю.
Почувствовавшие что-то опасное ополченские кухни, сопровождаемые кашеварами, гремя и звеня, поехали рысью, удаляясь от станции. И по тому, как быстро опустели от нестроевого люда станционные дворы, всем стало ясно:
Надвигалась катастрофа!
IХ
Петрик сидел с Кудумцевым и Ферфаксовым на краю оврага. Он проследил, как уехал со станции Великий Князь. Он успокоился: Великому Князю не грозила опасность.
Обстрел станции кончился, и опять стояла тишина. Где-то далеко, у самых Подлещиков, постреливали, но уже к этому привыкли, и выстрелы эти дополняли и точно подчеркивали мирную тишину окружающих балку полей.
Говорили о конных атаках.
— Я считаю, — сказал Кудумцев, — что при современном огне кавалерийские атаки абсолютно невозможны. Видал, как взяли в оборот станцию?.. Ну, так же возьмут и кавалерию… Да, просто, лошади не пойдут на этот грохот разрывов.
— Моя пойдет, — спокойно сказал Петрик. Он перекусил зубами бывший у него во рту стебелек и, выплюнув конец, добавил: — да ведь они, атаки-то эти, были, однако — и какие удачные… Слыхал про атаку барона Врангеля?.. А как Саблин атаковал!.. Мой знакомый!.. — В голосе Петрика прозвучала гордость.
— Случай.
— Э, милый мой… На войне всегда и везде случай. Вот и Суворову говорили, что ему де везет… Счастье… А знаешь, что он ответил?
Кудумцев промолчал.
— Сегодня счастье, завтра счастье — надо же когда-нибудь и ум.
— Сказки арабские!.. Не те времена теперь!.. Какой огонь!..
— Вот мы учили в тактике, что конница может атаковать преимущественно потрясенную боем, разбитую, отступающую пехоту. А я думаю… я думаю… Наоборот…
Петрик замолчал. Ему жаль было исповедывать свои затаенные, годами взлелеенные мысли и мечты перед человеком, не могущим их понять. Он сорвал новую былинку и закусил ее зубами.
— Ты думаешь? — с живым интересом спросил Ферфаксов.
Петрик посмотрел на его оживленное, до предела, до черноты загоревшее лицо и сказал: