Шрифт:
— Судить не намъ, — примирительно сказала Летюхина. — Люди въ несчастiи.
— Ну чего въ самомъ дѣлѣ балабонишь, — сказалъ Лефлеръ. — Какая онъ тамъ «контра»? Старикъ. Ему подъ семьдесятъ. Кому онъ вредный?..
— Такiе то вотъ молодыхъ и смущаютъ, — не сдавался Омзинъ.
— Кого онъ тутъ смутитъ?..
— А посмотри на ихъ бабъ… Евгенiя да Александра… Фу-ты, ну-ты — глазомъ на нихъ не посмотри. Брезговаютъ нами. Принцессы какiя.
— Что себя соблюдаютъ, что плохого, — сказала Летюхина, — и какiя онѣ тамъ принцессы?.. Съ голода дѣвки пухнутъ.
— А вчора за городъ ѣздили… Въ шляпкахъ…
— Вы воть, что, гражданинъ, не хотите, то и не надо, — сказала Пергаментъ. — Мы вполнѣ можемъ и безъ вась обойдтись.
— Я не то, чтобы не хочу. Я высказываю свое мнѣнiе. Я, если хотите, считаю это даже опаснымъ съ точки зрѣнiя классоваго дѣленiя.
— А мы вотъ что тогда, — вмѣшалась Ейхманъ. — Я, граждане, предлагаю въ такомъ случаѣ провести «обезличку?».
— То есть какъ это такъ?..
— А вотъ каждый пусть потихоньку положитъ на кухнѣ на табуретъ что кто можетъ, а Елизавета Игнатьевна, то есть я говорю про гражданку Летюхину, въ двѣнадцать часовъ соберетъ все и отдастъ гражданкѣ Жильцовой. Неизвѣстно, молъ, отъ кого это…
— Что-же, я согласный съ этимъ, — мрачно сказалъ Омзинъ. — Только чтобы «завъ» нашъ не пронюхалъ часомъ о томъ…
— Объ этомъ уже не сумлѣвайтесь. Кажному своя шкура дорога. Такъ единогласно, граждане?..
«Граждане» согласились единогласно.
V
Передача вышла хоть куда… Въ ней было кило хлѣба совѣтской пекарни, не такъ чтобы очень хорошаго, но вполнѣ приличнаго хлѣба, кусокъ колбасы, два огурца, селедка, щепотка чая и восемь кусковъ сахару.
Когда Летюхина все это принесла къ Ольгѣ Петровнѣ, та была такъ тронута вниманiемъ и ласкою къ ея горю жильцовъ, что преслезилась. Ольга Петровна запаковала посылку и поѣхала на Шпалерную. Тамъ тоже все прошло гладко и хорошо. Правда — долго пришлось переходить оть кассы къ кассѣ, прежде чѣмъ добилась, чтобы передачу взяли. Въ ожиданiи — познакомилась Ольга Петровна съ кѣмъ-то, видавшимъ уже ея мужа и хорошо знакомымъ съ порядками тюрьмы. Человѣкъ этотъ сказалъ Ольгѣ Петровнѣ:
— Вы, гражданочка, не огорчайтесь. Вашъ супругъ не такъ, чтобы очень молодой. Опять же сидитъ онъ съ тѣми, кто за угрозыскомъ — съ ворами и съ убiйцами — это не такъ значитъ серьезно. На «басъ» его наврядъ-ли потянутъ. Хлипкiй онъ у васъ очень. Съ нимъ хорошiе ребята сидятъ. Его не обидятъ.
Дожидавшiйся въ бюро мужчина въ мягкой фетровой шляпѣ и малиновой рубахѣ на выпускъ, въ высокихъ сапогахъ, молодой, съ красивымъ загаромъ лица, посмотрѣлъ на Ольгу Петровну и сказалъ ей сочувственно:
— Вы, мамаша, не того. На Шпалеркѣ не страшно. Самое большее — конц-лагерь выйдетъ. А то еще и помилуютъ. А изъ лагеря смыться не хитро. Не на цѣпи сидеть будетъ. По этапамъ поведутъ. Свой братъ — Исакiй… Еще и какъ поживетъ…
Нѣсколько успокоенная всѣмъ этимъ, Ольга Петровна вернулась домой. Всѣ ея мысли были направлены къ тому, чтобы приготовить новую передачу для Матвѣя Трофимовича. Она перебрала съ Шурой и Женей всѣ оставшiяся вещи и потащила все, что можно было еще продать. Продать пришлось очень дешево, покупать провизiю въ три дорога. Ленинградъ голодалъ. Въ кооперативахъ, гдѣ продавали по квиткамъ не было ничего, достать можно было только въ Торг-синѣ, но тамъ требовали, или инрстранныя деньги — франки, фунты и доллары, или золото. Послѣ большой внутренней борьбы сняли съ себя крестильные крестики, а Ольга Петровна и обручальное кольцо и понесли въ промѣнъ на хлѣбъ, масло, сахаръ и кусокъ копченаго мяса. Всего вышло на двѣ передачи.
Вторая передача тоже прошла благополучно. Ольгѣ Петровнѣ сказали, что № 928 чувствуетъ себя вполнѣ хорошо и очень «благодаритъ за заботы». Что водили его два раза на допросы и будто-бы — ничего.
Это «ничего» сначала услокоило Ольгу Петровну, но когда шла она подъ мелкимъ лѣтнимъ дождемъ домой и раздумывала — вдругъ пришла въ ужасъ. Ей не сказали — «хорошо», или «благополучно», или хотя-бы «недурно», но сказали: — «ничего»!..
Прошлый разъ, когда Ольга Петровна выходила изъ тюрьмы, къ ней подошла женщина. Она плакала и, когда Ольга Петровна спросила ее съ участiемъ, что случилось, та тоже сказала: — «ничего». Потомъ дорогой, шли онѣ вмѣстѣ, объяснила:
— На «басъ» моего мужа ставили… Ну, ничего… Выдержалъ… Ничего не сказалъ. Да и что онъ знаетъ? Такъ и взяли-то зря… По доносу. Комнатой его завладѣть хотѣли, такъ и донесли на него.
— Что такое «на басъ ставили»? — едва сдерживая волненiе спросила Ольга Петровна.
— А вы развѣ не знаете?.. Это, когда возьмутъ старыхъ и слабыхъ людей, ну, скажемъ… интеллигенцiю, — такъ, чтобы заставить сознаться чекисты передъ допросомъ кричатъ на нихъ, всячески стращаютъ… По лицу бьютъ… Револьверъ наводятъ… запугиваютъ… Ну и скажетъ что-нибудь человѣкъ. Извѣстно со страху-то чего не наговоришь. А что онъ скажетъ, когда онъ за собою чисто ничего и не знаетъ. На «басѣ«то постоишь, какъ не заговоришь? Они къ этому непривычные… Моему мужу пятьдесятъ пять… Онъ при царѣ то коллежскiй совѣтникъ былъ. Дворянинъ… Онъ никогда и слова то грубаго не слыхалъ ни отъ кого.