— Мама, — говорит он, подымая голову. — Но ведь это, разлука?

— Да, Федя.

— А тебе не тяжело будет?

— Очень тяжело, Федя.

— Но как же?

— Федя, и я виновата… Виновата за всех. И пойми: тяжело глазам — не видеть тебя, тяжело ушам — не слышать твоего милого голоса, тяжело рукам — не ласкать твоих родных волосиков… Но, милый Федя, родной мой мальчик, как легко душе сознавать, что ты искупил свою невольную вину, что ты чистый, прекрасный… Такой… каким был всегда.

И опять молчит. Тверже гладит мягкая рука по волосам, треплет крепкую, загорелую шею, отбивается от его поцелуев.

Смеется тихо мама.

Часы бьют двенадцать. Скоро придет Липочка. Она не должна ничего знать.

— И Бог, милый Федя, не оставит тебя там, — как-то торжественно говорит мама. — И там… люди живут… Хороших людей ты найдешь там… С линейными батальонами Скобелев и Кауфман завоевали Туркестан, линейные батальоны ходили с Муравьевым к устью Амура — они честные стражи границ великой Российской Империи… Как буду я гордиться тобою! Как буду счастлива получать твои письма! Ты будешь мне часто писать?

— С каждою почтою, мама…

Не гаснут сумерки, не приходит темнота. Напротив, словно яснее становится бледный свет белой ночи и в тишину ее врываются новые звуки. Скрипит на железных петлях калитка, и чьи-то торопливые шаги стучат по двору. Верно Липочка спешит домой. Прогремели по улице дрожки, и стих их грохот, завернули на Кабинетскую. А шаги уже подымаются по лестнице… Спешат… Сейчас позвонит Липочка.

— Я открою, мама, — говорит Федя.

— Открой, Федя. Устала, верно, бедная Липочка. Спать хочет… Да и ты ложись… Я тебе сейчас на диване постелю.

И только теперь заметили они, что забыли постлать Феде постель.

Весь юнкерский батальон был собран в столовой. Под ее обширными навесами, за длинными столами, на скамьях сидели юнкера старшего курса. У них были списки вакансий, и они карандашами отмечали по мере того, как разбирались вакансии. Начальник училища и офицеры вызывали по очереди юнкеров. Младший курс толпился подле столовой на дорожках, под высокими кустами разросшихся, цветущих желтых акаций. Июньское утро было ясно. С военного поля доносились кавалерийские сигналы, треск барабанного боя да резко щелкали выстрелы на стрельбище у Кавелахтских валов.

— Фельдфебель Дальгрен, — мягким баритоном вызвал батальонный командир.

Дальгрен, светловолосый, розовый финляндец, с умными глазами навыкате, с загорелыми, усеянными веснушками щеками и белыми усами, маленький, крепкий, сбитый, ладный, ловко подошел к столу и отчетливо сказал:

— Лейб-гвардии в Егерский полк.

"Уплыла единственная егерская вакансия" — подумал знаменщик, портупей-юнкер Комаровский и стал шарить по списку и думать, брать ли Волынский — в Варшаву, или Павловский.

— Вы, Кусков, не думали в Волынский? — шепнул он сидевшему рядом с ним Феде.

— Нет, — коротко ответил Федя, занятый своими мыслями.

— Как вы мне посоветуете: Павловский или Волынский?

— Берите, куда хотите.

— В Павловском уже больно каски хороши.

— Фельдфебель Купонский, — бесстрастно проговорил батальонный.

Рослый, молодцеватый Купонский вытянулся и с места заявил:

— Лейб-гвардии в Московский.

Фельдфебель третьей роты приземистый Николаев заявил о своем желании быть переведенным в Михайловское артиллерийское училище, фельдфебель второй роты казак Земсков выпускался в комплект донских казачьих полков, лист с вакансиями весь был на выбор для Комаровского и Феди.

— Старший портупей-юнкер Комаровский!

— Лейб-гвардии… — запинаясь и краснея проговорил красивый Комаровский, он только что гадал по бумажкам, куда выйти. Вышло: в Павловский… Он покраснел еще больше и мучительно выкликнул: Волынский полк.

— Старший портупей-юнкер Кусков, — медленно произнес батальонный, выжидая, пока адъютант запишет Комаровского.

Тихо, но отчетливо выговорил Федя:

— В 7-й Туркестанский линейный батальон.

Стало тихо. Кто-то сзади ахнул. Несколько юнкеров приподнялись, чтобы лучше видеть отчаянного портупей-юнкера, пренебрегшего сотнею блестящих стоянок, чтобы ехать в Джаркент, ни на какой карте не обозначенный, да еще в линейный батальон. Стоило кончать шестым военное училище, когда для этого было достаточно пройти "Сморгонскую академию", как презрительно называли юнкера С.-Петербургское пехотное окружное училище, намекая на известный промысел Сморгони — дрессировать для ярмарки медведей…