— Платоническая любовь, — протянула Лиза.

— Видишь, Лиза, — сказал Ипполит, — почему мне многое так нравится в Юлии Сторе.

— Что же?

— Ее большой светлый ум. Ее стремление к равенству между людьми. Уничтожение богатства. Ты видишь, как тянет красота и неравенство. Как ослепляет оно людей. Федя готов влюбиться в девушку, которую только раз увидел потому, что она его поразила красотою своей роскошной жизни. Он готов стать ее рабом. А, может, она сухая, черствая, эгоистка, мучит и эксплуатирует простой народ.

— И наверно, такая, — сказала — Липочка.

— Юлия говорит: должно быть равенство и не должно быть богатых.

— Юлия — дама твоего сердца, — сказала Лиза. Ревнивый огонек блеснул в ее глазах. — Скажи, Ипполит, она очень красива?

— Красива? Нет, Лиза, к ней этот эпитет нельзя применить. Он пошл для нее.

— Скажите, пожалуйста!

— Она необычайна. Красота условна. Хороший цвет лица, блестящие живые глаза, прекрасные зубы, брови тонкие, и уже красота. Ничего этого в Юлии нет.

— Какая же она?

— Я не берусь сказать какая. Она вся в своих суждениях… Резких… необычайных… За ними ее не видишь. Заговорили как-то о Пушкине. Она говорит: "Я Пушкина не читала — это пошлость". А Лермонтова? "Конечно нет: стыдно читать такие вещи".

— Что же она читала? — спросила Липочка.

— Карла Маркса, Кропоткина, Герцена… Из наших писателей она признает отчасти Толстого, Достоевского ненавидит.

— Ну-ну! — протянула Липочка.

— Но нужно ее понять… В ней горит ее высокий дух, и он в ней все. Громадные густые пепельно-серые волосы скручены на затылке небрежным узлом. На голове какая-нибудь необычная шляпа, из-под которой виден бледный овал ее лица. Глаза светлые, пристальные, жуткие, и в них идея. Придет к Соне, та: "Хотите, Юлия, кофе?"

— "Ах не до кофе мне! Представьте, Мальцана арестовали. Нашли литературу!" и пойдет. Голос глухой, проникающий в душу… Движется она то тихо, как дух, то порывисто. Она горит идеей и все для нее сделает.

— Что же это за идея? — спросила Лиза.

— Мы вот молимся в церкви о мире всего мира. А что для этого делаем? Она работает над этим… Она в какой-то тайной организации, стремящейся устранить неравенство, прекратить зависть и поводы для вражды и ссор между людьми. Она работает для народа!..

— Но как же устранить неравенство? — сказал Федя. — У той англичанки лошадь, а у меня нет… Дача прекрасная.

— Юлия и те, что с нею, стремятся, чтобы у всех были и лошади и дачи. Весь народ чтоб был богат.

— А если не хватит?

— А кто же строить их будет? — в голос спросили Липочка и Федя.

— Ну, значит, ни лошадей, ни дач… но уже никому. Наступило неловкое молчание. Липочка, Лиза и Федя благоговели перед Ипполитом и каждое слово его считали откровением. А тут выходило что-то странное. Мир без лошадей и без красивых дач казался как будто уже не таким заманчивым, и стремиться к такой идее не хотелось.

Сумерки все густели, и лишь силуэтами намечались фигуры молодежи.

— Юлия часто говорит, — снова сказал Ипполит, — пусть будут бедны, но бедны все. Не нужно королей и императоров, не нужно сановников и генералов, но все равны… И землю отдать крестьянам.

— Стоит тогда работать, — сказал Федя. — Дядя Володя говорил, что плохой тот солдат, который не мечтает быть генералом. А если все равно, никогда ничего не добьешься, то и работать и рисковать жизнью не станешь.

— Дядя Володя отсталый человек. Он родился при крепостном праве… Он ретроград.

— А я не понимаю… Если я не хочу. Мне нравится быть бедным сторожем и служить у своей дамы сердца, отворять ей ворота, когда она едет верхом, и, сняв шапку, провожать ее взглядом обожания.

— Федя, ты непроходимо глуп, — сказал Ипполит.

— Сядь в калошу, — сказала Липочка.

— Не понимаю… Для чего же тогда трудиться? Я поймал подлещика и окуня, а Федосьин жених ничего не поймал, и я счастлив.

— А если Федосьин жених тоже поймал бы подлещика и окуня, — снисходительно сказал Ипполит.