Тематики и мотивов для общения с окружающими катастрофическим образом не возникало никаких: «в реальном училище у него не было «ни друзей, ни приятелей», и в /…/ пансионе, где он жил вместе с пятью своими ровесниками, он тоже оставался чужим, замкнутым и сторонившимся остальных». [621]

«Ни один из пяти остальных обитателей пансиона, — вспоминал один из его бывших однокашников, — с ним так и не подружился. В то время как все мы, воспитанники учебного заведения, говорили друг другу «ты», он обращался к нам на «вы», и мы тоже говорили ему «вы» и даже не видели в этом ничего странного». [622]

К таким изумительным иллюстрациям добавлять нечего — более чудовищного одиночества в таком возрасте просто и быть не могло!

Это, заметим, относится к периоду непосредственно после смерти отца, постоянное общение с которым не просто скрашивало существование сына, но было, как мы уже достаточно ясно описывали, единственной формой интеллектуального бытия для юного Адольфа.

Обратим внимание и на то, что столь тяжелые отношения сложились у Адольфа с детьми, близкими к нему по социальному статусу, культуре и семейному образу жизни. Это были городские воспитанные и достаточно обеспеченные дети.

Легко представить себе, что еще более сложные и наверняка более неприязненные отношения должны были складываться у Адольфа с детьми в Шпитале. Эти и вовсе не были цивилизованной публикой, у них был собственный мир, отделенный от мира взрослых вообще, их родителей — в частности, но совершенно не соприкасающийся и с миром юного Адольфа Гитлера. Было бы просто невероятным, чтобы между ними могли возникнуть дружба и взаимопонимание!

Этого, конечно, и не случилось. Тогдашние ровесники Гитлера не смогли оставить своим детям, которых интенсивно опрашивали солидные историки середины ХХ века, включая Мазера, никаких позитивных впечатлений от собственного общения с юным Адольфом — это непреложный факт!

Но ведь детский мир — черно-белый; отсутствие в нем положительных эмоций почти всегда предполагает наличие отрицательных — если конкретный объект зрим и ощущается доступным и понятным. Следовательно, юный Гитлер должен был постоянно пребывать в Шпитале в откровенно враждебной мальчишеской среде — и она должна была доставлять ему невыразимые душевные муки.

Вот именно они-то, эти ребятишки, как нам представляется, и должны были создавать ему наиболее серьезные проблемы в Шпитале, а вовсе не престарелые дедушка с бабушкой!

Разумеется, там мог возникнуть и еще более непреодолимый альянс: дедушка с бабушкой могли подозревать городского внука в разных мерзостях — и настраивать против него своих деревенских внуков; последние же, которым гораздо легче было следить за своим двоюродным братцем и отравлять ему существование, также могли находить сочувствие и взаимопонимание со стороны стариков!

В результате Адольфу было не то что не до добычи клада, но просто унести ноги из Шпиталя должно было стать его единственным желанием!

Вот, очевидно, что на самом деле приостановило успешное развитие всей хитроумно задуманной Алоизом Гитлером операции по овладению сокровищами предков!

И Адольф Гитлер должен был теперь изыскивать выход из этого тупика, соответствующий не только возможностям своего незрелого возраста, но и собственной изощренной логике и воображению интригана, уже сумевшего оградить себя от физических расправ со стороны собственного папаши, а в перспективе способного обводить вокруг пальца почти любого встречного и поперечного.

Одиннадцати-двенадцатилетний Адольф должен был прекрасно понимать, что если обстановка в Шпитале существенно не изменится, то ни о какой добыче клада не может быть и речи.

Должен был это понимать и его отец.

Начинать анализ того, каким образом Адольф Гитлер добрался до фамильных сокровищ Шикльгруберов и Гитлеров, нужно снова с нашего традиционного вопроса: а что должен был бы предпринять его отец, когда главное дело его жизни должно было в очередной раз зайти в тупик?

Мы ведь помним фразу, которая повторяется у нас прямо как заклинание: «Отец был очень упорен в достижении поставленных целей…»

Ну и что же этот упорный отец должен был предпринять, если бы его сын приблизительно в 1901 году вынужден был доложить, что операция зашла в тупик, поскольку он никак не может избавиться от настойчивого приглядывания со стороны его ровесников в Шпитале, а что делать дальше — не знает?

Ничего поделать в такой ситуации не мог и отец — такая ситуация исключала всякую возможность позитивного вмешательства взрослых.