Так или иначе, но Гитлеру пришлось отвечать об этом на следующий день: «Моя племянница /…/ начала брать уроки пения /…/ и потому собиралась продолжать обучение у одного профессора в Вене. Я согласился с этим при условии, что ее мать, которая сейчас живет в Берхтесгадене, поедет с ней в Вену. Но так как она была не согласна с этим, то я сказал, что я против ее планов отправиться в Вену. Вероятно, это рассердило ее». [823]

Таким образом, «Гитлер признался, что в день самоубийства Гели у них случился спор по поводу разногласий в профессиональных планах Гели. Примечательно, что дядя, если верить его данным, стремился диктовать своей племяннице, которой уже исполнилось 23 года, с кем она может поехать в Вену и может ли она вообще туда ехать. Фраза [Гитлера] «она попрощалась со мной совершенно спокойно» позволяет предположить, что в доме Гитлера не всегда было спокойно». [824]

Заметим, что эти сведения, попавшие в печать, должны были обезоружить вполне возможного заочного свидетеля — жениха Гели (если он все же существовал!), у которого должны были быть собственные взгляды на происшедшее, но заявления Гитлера достаточно корректны и обтекаемы и не противоречат всему характеру отношений между дядей и племянницей.

«Около 15 часов [18 сентября] Адольф Гитлер, его водитель Юлиус Шрек и фотограф Гоффман отправились в путь — первый участок пути предстояло проделать до Нюрнберга»; [825] далее они должны были ехать в сторону Гамбурга, где 24 сентября должен был состояться запланированный митинг — важное событие в очередной текущей политической кампании.

Заметим, что в связи с последовавшей смертью Гели, Гитлер, очевидно, не смог выполнить все свои планы на ближайшие дни, но в Гамбург он все же попал, как и собирался, 24 сентября. Выезжать же туда из Мюнхена прямо 18 сентября было явно рановато — по дороге можно было вполне успеть навестить последовательно Варшаву, Париж и Копенгаген! Но никто не выяснял, что же конкретно планировал Гитлер делать между 18 и 24 сентября и планировал ли что-либо вообще.

«О том, как Гитлер попрощался с племянницей, сохранилось лишь сомнительное свидетельство Гоффмана /…/. Если верить ему, Гели Раубал в тот день подошла к лестнице, помахала рукой и радостно прокричала: «До свидания, дядя Алеф! До свидания, господин Гоффман!» /…/

В любом случае у племянницы не было повода быть радостной при прощании с дядей, который только что поставил крест на ее планах. Слова о том, что Гели радостно прощалась с дядей и его спутниками, были сказаны уже после войны фотографом Гоффманом, который стремился пресечь курсирующие слухи о том, что Гитлер был убийцей своей племянницы». [826]

На следующий день служанка Мария Рейхерт, [827] живущая в этой же квартире, давала такие показания полиции — обратите внимание на то, что начальный момент, о котором рассказывается, практически совпадает со временем, когда Гитлер покинул квартиру: «18.9.1931 около 15 часов я услышала, как дверь в комнату Раубал закрылась. Я была в другой комнате и поэтому не могу сказать, сама ли Раубал закрылась в своей комнате. Спустя некоторое время до меня донесся легкий шум из комнаты Раубал, как будто что-то упало на пол. Я не придала этому особенного значения. Около 22 часов я пошла расстелить постель в комнате Раубал, но оказалось, что ее дверь все еще заперта. Я постучала, но ответа не последовало, и я подумала, что Раубал вышла из квартиры». [828]

Последняя деталь также очень интересна: служанку не смутило, что она не слышала, что Гели выходила из квартиры; это, очевидно, нисколько не противоречило имевшимся условиям слышимости из ее, Марии Рейхерт, комнаты. Но таким же образом она могла и не слышать, когда же именно покинул квартиру Гитлер — с Хоффманом вместе или без него.

Главная из служанок, экономка Анни Винтер, дала такие показания: «19.9.1931 около 15 часов я видела, как Раубал в сильном волнении вошла в комнату Гитлера, а затем поспешно вернулась в свою комнату. Это показалось мне странным. Сейчас я полагаю, что тогда она взяла из комнаты Гитлера пистолет» [829] — в начале этого сообщения — странная описка или опечатка: неверно указано число, когда это происходило.

Если так было и в исходном протоколе, то это необъяснимо и лишено конкретного смысла, но косвенным образом может указывать на сильное волнение свидетельницы (наверное — и следователя!) и на то, что она могла при этом говорить неправду. Легко сообразить, что такое показание, которое, скорее всего, никто не мог ни подтвердить, ни опровергнуть, возникло из желания экономки как-то объяснить попадание пистолета Гитлера в комнату Гели.

Но и без этого показания следствие могло допустить такой вариант чисто логическим путем.

«Достоверно известно только, что семья Винтер /…/ владела собственной квартирой, и после уборки квартиры Гитлера они отправлялись к себе домой. И в эту пятницу фрау Винтер в 17 часов покинула место работы. Гели оставалась в квартире вместе с фрау Рейхерт, которая продолжала жить в квартире своего работодателя»; [830] ниже упоминается и муж последней, вроде бы находившийся там же.

То, что никто из слуг не слышал звука выстрела, не удивило никого ни в 1931 году, ни позднее — и это было вполне естественным.

«Возможно, выстрел остался незамеченным среди общего шума на улицах Мюнхена в преддверии знаменитого Октоберфеста» [831] — писал Ханфштангль.

На самом же деле человеческое тело, к мягким частям которого плотно приставлено, практически — сильно придавлено дуло пистолета (как выяснилось и в данном случае) играет роль того же глушителя. Зигмунд изложила это достаточно четко во фразе, абсолютно нелепой с точки зрения грамматики (по вине ее самой, переводчика или редактора), но вполне понятной по смыслу: «На самом деле шум выстрела малокалиберного пистолета, приставленного плотно к телу, Мария Рейхерт и ее муж, комната которых находилась в самом конце просторного коридора, мог быть приглушенным». [832]