Машина шла легко по течению дороги. Здесь Тикану любой поворот знаком, самый малый мосток памятен. Зимой одно хорошо: снег сглаживает бугры и колдобины. Каждому болту, любой подвеске в машинном организме удовольствие катить по ровному, без ухабин. Зато весной ямы опять откроют свои подлые зевала. Как ни крути, все ямы не перехитришь, по ним трюхать – рессор не напасешься. Тут наверняка ремонта не было со времен Франца Иосифа.

Командировка направляла Тикана в Гудово – преддверье Карпат. В трех километрах за селом тамошний колхоз имел в урочище каменный карьер. Из года в год, при любой погоде бригада гуцулов колупается в разрушенной скале. Бьют клинья по чуть заметным жилкам на камнях, короткими зубилами раскалывают бут до нужного размера и вручную грузят его на машины.

Машины арендовала контора по укреплению берегов. Ходка не меньше ста километров в один конец. А камень шел на габионы и фашины, мостить дамбы и, понятно, на калым.

В долинах, где камень не водится, скальный бут покупают как стройматериал, на фундамент. Клиента найти нетрудно, и шофера из автоколонны хорошо кормились этой работой.

Однажды сюда нагрянул Петр Шелест, личность в ту пору известная. Похож был на Хрущева, как две копейки одного выпуска. И Тикану – тезка, а хорошее имя не дают кому попало. Правда, «нагрянул» неточно сказано. Шелест не контролер в троллейбусе, чтоб нагрянуть. Должность другая: первый сек ретарь. Персек – не шавка.

Его здесь ждали. Ворота правления украсили портретом гостя и еловыми ветками. Председатель колхоза галстук пришпилил, мужики щетины побрили. А главное – вдоль следования, по гребню гор, как сказали, «по ключевым точкам», выставили дозорных. Из людей проверенных. На случай, чтоб ненароком каменюка или бревно не скатилось на крыши черных «Волг». Начальству известно: гуцульня – народ шебутной. Шутки у них тяжеловесные.

Шелест хозяйство одобрил. Продают даровой камень, и никаких затрат. Десяток вуек [23] молотками тюкают, а деньга идет немалая.

– Можно и паркет наладить, – предложил Шелест. – Бук, вот он, под носом растет. Техникой обеспечим.

И колхоз стал сушить паркетные плитки. Товар, между прочим, дефицитный. Не зря ведь в такую скаженную стужу начальство гонит машину на край света…

Тикан знал Карпаты, как свою Стефку, вдоль и поперек. Самые крутые спуски и подъемы отпечатаны в нем, как буквы в книжке. Правда, по заграницам, за бугром, ни разу не был, но законно считал: в мире нет места краше Карпат.

Тут в любом селе у Тикана кум, свояк или клиент давнишний. Кому гравий подкинуть, кому – лес. Молодайка попросит сено привезти, и сама на то сено заманит. Не откажешь.

Летом, бывает, заедешь на перевал, ближе к полонине, воздух голову кружит, такой сладкий настой, хоть стаканами пей. Горы – то земля на небе. Вниз вертаться не охота.

А сегодня глазам тоска. Все кругом бело, неживое. Возле хат деревья закостенели. Поля голые. Иногда мелькнет слева черная полоса Черемоша. А по верху хребта уже гуляет завируха.

День кончился, когда Тикан поставил машину возле Гудовского правления. Добро, в окнах крамныци, как зовут здесь магазин, еще теплился свет.

Взял бутылку «калганивки», лучшего не было, и потопал к знакомому бригадиру, ночевать.

Наутро Тикан подогнал машину задним бортом к дверям склада. Ящики с паркетом пудовые, но к бокам приделаны дужки, на иностранный манер, для удобства. Работяги споро, без перекуров, загрузили полный кузов. Накрыли брезентом, как положено. Бригадир документы принес.

– С богом, братка! Не забудь квитанцию. Брезент береги!

И снова телеграфные столбы спешили назад. Цепи на скатах хлобыстали по наледи. До полудня время пробежало прытко. Потом вереница сёл притулилась к левому берегу Прута, и дорога пошла петлять вместе с рекой. Не разгонишься.

Наконец вырулил на Молдавию. Дорога стала ровнее, но не легче. Ветер срывал с курганов снежный порох, рывками гнал его по долине. То вдруг взвинтит хлопья в высоту, несет по воздуху стоймя, кажется, будто над землей пляшет белый ведьмак.

Изредка появлялся лесок, запорошенный, низкий, и враз исчезал в дымной пелене. Горы здесь не выросли, люди привыкли, обходятся без гор.

В этих местах Тикан иногда вспоминал байку, как мужики решали называть новое село. Что у молдавана всегда на столе? Конечно, вино. А назовешь село «Вином», все пияки [24] поселятся. И сыр-кошковар – лакомый харч, когда есть, а нет его… звиняйте. Но не бывает молдаванского стола без желтого холмика кукурузянки. Даже золото ценят за то, что одного с ней цвета. Вот и назвали село – Мамалыга.