Одно хорошо, слава Богу, Андрюшка растет, днем и ночью, как на дрожжах…

В конце октября Полина позвала на день рождения. Не свой, понятно, Сашкин. Встретила радушно. Само собой, в темном платье, темно-красные бусы, только волосы не в трауре, светятся.

На серванте, за стеклом, Сашкино фото. Кожаная кепка, воротник плаща поднят. В глазах смешинка. Смотрит на корешей – мол, хорошо, что пришли, и я с вами здесь. Прошу к столу, дамы и господа…

А стол накрыт по всем правилам, как положено: салаты, холодец, копченый балык и прочие прелести для услады гостей. И уж вовсе негаданно: Полина выставила запотелую фасонную бутылку. В золотистом ее нутре плавал перчик.

Хлопцы переглянулись. Помня сухой закон в этом доме, пришли с пустыми руками.

Полина смущенно стала оправдываться:

– Не знала, какую именно вы любите…

Вася не сдержался:

– Мы ее уважаем в любой посуде. От кружки до канистры.

Стефа сидела рядом с хозяйкой, по привычке, распорядилась:

– Петро, наливай. Ты у нас мастер в этом спорте.

Полина двумя руками прижала стопку к груди, чтоб не расплескать. Тихо предложила:

– Выпьем молча.

Никто не торопился закусить, будто хотели как можно лучше прочувствовать питье. Или ждали чего-то. Вася незаметно кивнул Федору.

– Полина, можно вас на минутку.

На кухне Федор аккуратно прикрыл дверь, старался не басить:

– Полина, это самое… два слова… хотел…

Ему не хватало воздуху. Полина смотрела вопросительно, спокойно.

– Понимаете… – продолжал Федор. – Те… которые Сашу… Их уже нет.

– Они сбежали? Не нашли?

– Именно что нашли. Потому их уже нет.

– Убили?..

– Что вы, Полина? Я похож на убивца? Нет. Они угорели. С печкой неполадки, вот и случилось. Сами задохлись.

– Где это?

– Говорят, на Каличанке.

– Сколько их было?

– Говорят, вроде четверо… Туда им дорога. Бог не фраер. Теперь, Полина, вы знаете, что должны были знать.

Помолчал, и добавил:

– Только, Полина, я вам ничего не говорил. И вы ничего не слышали.

Они вернулись в гостиную. За столом смолкли, смотрели на Федора. Тот показал ладонью: полный ажур! Уже было налито по второй.

– За вас, Полина!

Стефа разрезала холодец на увесистые квадраты и лопаткой подала каждому. Полина отнекивалась: она с интересом смотрела на мужиков. Саня был непривередлив, но не большой едок. А эти густо намазывают горчицу и неторопливо, с завидным удовольствием уминают упругий студень кусок за куском – значит, понравилось.

Тикан головой понимал, надо о Сашке сказать, для того и собрались, а язык узлом завязан. За себя стыдоба. Не дружок – чурка. «Сижу как обоссанный. Что ни вспомнишь, все невпопад. Не станешь рассказывать, какие фокусы откалывал, сколько выпито, как баб кувыркали. Верный был, как овчарка. Чуть что, первый грудью шел. Он бы про меня слова отыскал, будь спок, у него б не задержалось. Но и мы уже свое сказали…»

Меж тем Вася шепотком спрашивал у Федора: может, стоит объяснить насчет сажи, она копится, копится, потом – пробка. А еще бывает, сдохлая птица в дымоходе…

– Насчет дохлой птицы – это ты вовремя, к столу…

– А сажа?

– Успокойся, не прыгай.

Не может Вася успокоиться, – надо бы внести ясность: угар – природное явление, окись углерода, воздуха не хватает, как вот… полбутылки уже нет, а столько блюд еще не распробовали …

Женщины шушукались меж собой, вроде даже перечили друг дружке, слышны были лишь обрывки слов. Внезапно Стефа повысила голос:

– Неправда. Ялта тут ни при чем. Сашка был доволен, клянусь как на духу…

Мужики перестали жевать, напрягли внимание.

Глядя поочередно на каждого, Полина заговорила, будто продолжала размышлять вслух:

– Это я кругом виновата. Не спорьте. Ошибка на ошибке. Он настаивал ехать в Ялту. Понимаете? Саня хотел оградить меня, спасти… знал, что может произойти. Я поддалась уговору, оставила одного… Это грызет каждый день, здесь, в висках… – она машинально теребили прическу, будто пыталась облегчить боль. – Я спасала его от водки, а как в жизни спасти – не знала… Надо было вместе исчезнуть… бежать… раствориться… Он рассказывал о вас, считала – придумывает. Не знала, что есть такая Стефа… Не хотела знать очевидных вещей: откуда деньги, почему тюрьма. Детей не было, жила только мужем и домом. На обочине… Нет, Петро, нет, мне больше на надо… Уже кружится… Угорели, подохли… Вы думаете, от этого легче? Что мне до них… – она склонила голову, волосы светлой паутинкой упали на лицо. – Саши нет. Это навсегда… Только фотография… Он был… нежный, как малый ребенок. Он стоил любви. Второго Саши Долинского не будет… не бывает…

Она резко, ладонью, зажала глаза.

Стефка, железная Стефка, скривив лицо до безобразия, пятерней вытирала мокрые щеки.

Тикан с шумом сдвинул стул… Как слепец зашаркал на кухню. Подбородок при этом держал кверху – чтоб слеза не выпала.

Ночные сны еще не кончились. В темени и забытьи лежало село. Люди хрипло дышали на подушках, постанывали во сне и этим проявляли, что еще живы. Все прочее замерло, в предвестии утра исчезло даже привычное мышиное шуршание.