Накануне дня призыва приятели устроили в мою честь ужин. Сара Луиза сперва обиделась из-за того, что мы не проведем вечер вдвоем, но я обещал ей, что это ненадолго. Виски текло рекой, мы спели все наши песни, а потом кто-то крикнул, чтобы выступил Джон Медоуз, наш главный комик, который мог по заказу изобразить кого угодно. Джон поднялся, сжимая в руке стакан, и ждал, когда мы скажем, кого ему показать.

– Изобрази-ка нам монгольского вождя. Джон на минуту задумался и начал:

– Мои воины вдоволь напились кумыса и конской крови. Я разогнал их по юртам спать. Я знал, что им нужно отдохнуть перед тем, как идти на Стену. – И далее последовал увлекательный рассказ про осаду Великой китайской стены.

– А теперь Сэра Джона, охотника-англичанина! – крикнул кто-то, и Джон принял новый образ:

– Долго охотились мы за Симбой. Носильщики мои сделали все, что могли, я не имел права заставить их продолжать путешествие. И вдруг, когда мы вышли к Замбези, я напал на след этого страшного зверя. Он решил дальше не отступать. – И Джони рассказал, как он предупредил кинооператоров, взял свой карабин и отправился на поединок с Симбой. Симба вскоре появился и стал преследовать сэра Джона, сперва медленным шагом, потом галопом. Тогда сэр Джон, сняв карабин с плеча, прицелился, но ждал, пока чудовище подойдет поближе. Двадцать, пятнадцать, десять ярдов…

– Но я по-прежнему не стрелял.

– Почему?! – закричали мы все.

– Да киношники все еще снимали.

Затем Джон изобразил исследователя Арктики, потом приятеля Джона Фальстафа и под конец хирурга, спасающего президента от смерти.

Когда он устал, мы перешли на шуточные стихи и тосты. Вэнс Фурьер прочитал нашего любимого "Северного орла":

На следующий день, когда я, совершенно разбитый, садился в самолет, чтобы лететь в лагерь, где должен был проходить начальную подготовку, две фразы не выходили у меня из головы. Всю дорогу до Мемфиса, Литтл Рока и Далласа я был в каком-то тумане, и в мозгу моем не переставая звучало: «Это были отчаянные ребята» и «Ты, янки, сукин сын». Казалось, я отправляюсь на битву за Правое Дело, за Юг. Но ранним утром в Лос-Анджелесском аэропорту я вдруг осознал, что никакое это было не вдохновение, а скорее что-то вроде галлюцинации. Пока самолет, на который я пересел, летел вдоль побережья в Монтеррей, а стюардесса объявляла города, где мы делали остановки – Окснард, Санта-Барбара и Сан-Луис-Обиспо, – я все время пытался вспомнить, чем же меня могли так задеть эти две фразы. «Отчаянные ребята», «Янки, сукин сын» – сейчас эти слова меня совершенно не трогали, как будто они были написаны на суахили.

Вечером я уже стоял в Форт-Орде в очереди к полевой кухне, среди сотни других таких же новобранцев в застегнутых наглухо гимнастерках и бесформенных фуражках. Со стороны залива накатывались холодные волны тумана. Июнь был в самом разгаре, но погода была такая, как дома в ноябре. Время от времени мимо проходили солдаты-старожилы в расстегнутых у ворота гимнастерках, под которыми виднелись белые майки, и в ладно сидящих фуражках. Мы им завидовали. Да, я завидовал этим расстегнутым пуговицам, этим фуражкам. Долгий же путь я прошел за один день! Кончилось славное время – и кончилось навсегда.

Но оказалось, что славное время еще не кончилось. Точнее было бы сказать, что я сделал два шага вперед, один шаг назад.

Казалось бы, в моих воспоминаниях о военной подготовке должно бы преобладать дурное – ведь его было так много, – но странным образом на память приходят редкие добрые поступки. Пожалуй, самый добрый поступок совершил один мой земляк. Как-то вечером, когда занятия подходили к концу, по радио вдруг объявили, что меня вызывают в дежурную часть. Сперва я подумал, что ослышался или, возможно, мне предстоят какие-нибудь неприятности, но, явившись по вызову, увидел Уэйда Уоллеса из Нашвилла. Он окончил Вандербилтский университет раньше меня и, насколько мне было известно, поступил в Гарвардскую школу предпринимателей. "Хэм, – сказал мне Уэйд, – мне надоело ждать и бояться, когда меня призовут. Рано или поздно это все равно бы случилось". Он попал в армейскую службу безопасности и был направлен в Монтеррей, в ту самую школу переводчиков, где предстояло учиться и мне. "Слушай, Хэм, что ты делаешь в эти выходные? Может, тебе удастся смыться?" Увы, наша рота должна была нести караульную службу, и увильнуть от нее не было никакой возможности. "Все равно, – сказал Уэйд, – вот мой номер телефона. Звякни, если у тебя что-нибудь выгорит". Школа армейских переводчиков находилась на другом краю залива.

Перед началом караульной службы всю роту минут двадцать гоняли по инструкциям до первой ошибки. В конце концов нас осталось только двое: я и еще один новобранец, игравший в армейской бейсбольной команде. Этот бейсболист был – не в пример мне – хорошим солдатом, но и он засыпался на очередном вопросе: что-то перепутал в инструкции номер шесть. Свирепо взглянув на бейсболиста, капитан бросил мне: "Твоя очередь! Выйти из строя!" Сначала я не понял, какая такая очередь, но сержант объяснил: я становлюсь "солдатом недели", а солдат недели получает увольнительную на все выходные. Я позвонил Уэйду, и через час мы уже катили в его машине прочь от Форт-Орда.

– Как тебе Калифорния? – спросил Уэйд.

– Не особенно.

– А в чем дело?

– Тут все переселенцы. Отбросы восточных штатов. У них нет прошлого. Даже времен года, и тех у них нет.

Был прохладный туманный день, и мне казалось, что другой погоды в Калифорнии и не бывает.

– Знаешь, почему ты так думаешь? – спросил Уэйд.

– Наверно, потому, что так оно и есть.

– Нет, потому, что ты еще новобранец, а новобранцам никогда не нравится то место, где они проходят подготовку.