— В атаку! Вперед!

Немцы, не ожидавшие удара с тыла, смешались. Не зная местности и расположения атакующего противника, они беспорядочно метались в зоне своей обороны. Но один из пулеметчиков повернул ручной пулемет и открыл огонь по взводу. Смелая атака, начатая внезапно, начала захлебываться. Ержан чувствовал это, но стремление сбить противника одним натиском не ослабевало в нем. Он продолжал бежать, увлекая за собой солдат, и вдруг увидел перед собой сумку с красным крестом — Раушан опередила его.

«Какое право имеет санитарка бежать впереди? — судорожно думал он. — Ах, надо остановить». Он побежал быстрее, поравнялся с девушкой, но вдруг споткнулся и с разбегу рухнул на землю, сильно ударившись головой. Девушка тоже упала возле него. Впереди раскатилось могучее «ура».

Ержан осторожно приподнял голову раненой. Это оказалась не Раушан. Это была Кулянда.

— Вы... Ержан... живы? — спросила она, открывая глаза. И тут же бессильно закрыла их.

— Куда ранены? — тяжело дыша, спросил Ержан. — Не тяжело?

— Нет. Не тяжело... Кажется, кость цела.

Ержан начал шарить в кармане. Кулянда сказала:

— Идите, идите вперед. Я сама как-нибудь забинтую.

До рассвета рыли окопы. Части оправились от первых ударов, и даже в сутолоке отступления постепенно стал устанавливаться порядок. Растерянность первых дней прошла. Каждую пядь земли противник брал теперь недешево, встречая ожесточенное сопротивление.

За последние дни солдаты заметно изменились. Это были уже люди войны. Они давно не снимали одежды, не расстегивали поясов. Их шинели, тяжелые от налипшей глины, лоснились, как черные ремни. Руки потрескались, покрылись мозолями, обветренные лица обросли.

Только теперь Ержан заметил, что Борибай, всегда находившийся неподалеку от него, от природы безбород. Его светлое лицо приобрело табачный оттенок, словно выделанная козья шкура для насыбая, только под подбородком торчали редкие рыжеватые щетинки. Ержан и сам не мог похвастаться бородой: только в прошлом году бритва впервые коснулась его щек. Волосы растут мягкие, темные, усиливая смуглоту одубевшего на ветру лица. Глянешь со стороны и не скажешь, что Ержан не брит.

Яростно трудясь, он вырыл глубокую яму — по грудь, очистил дно от комьев глины. Борибай притащил охапку сосновых веток и спрыгнул в яму.

— Ой, глубоконько выкопали! — проговорил он, вытягиваясь на носках, чтобы выглянуть из ямы. — Ничего-то я отсюда не увижу!

— Если по тебе, то мне в яме не укрыться, — засмеялся Ержан.

Борибай вытянул руки и расстелил на земле мягкие игольчатые ветки. После этого они сели и закурили.

— Вот ложе-то удобное! Отроду не-видывал более мягкой постели. Ну, прилягте, вздремните, товарищ лейтенант. Озябнете — я схожу, принесу еще одну охапку и навалю ее на вас сверху.

— А взвод?

— А я на что? — Борибай поглядел на Ержана выпученными глазами, искренне удивляясь. — А я разве не со взводом? Ложитесь-ка без лишних слов!

— Они тебя не будут слушаться! — засмеялся Ержан.

— Эй-й, здесь тоже нужна военная хитрость. Разве я скажу, что вы спите? От вашего имени буду действовать.

Затягиваясь остатком самокрутки и обжигая пальцы, Борибай продолжал:

— В нашем ауле был один верзила-председатель по имени Догалбек. Помните Шонмурынова, которого ранило? Вот Догалбек точь-в-точь был такой же верзила. И всегда он говорил рокочущим басом, этакий молодчик, — Борибай уже забыл, что уговаривал Ержана заснуть, и рассказывал с увлечением. — И вот был у него братишка Жагалбек, с кожей, как у засохшей летучей мыши. Это просто чудо, а вернее — скандал — такое несоответствие! Чтобы от одного отца и матери, да произошли столь удивительно непохожие люди! Видно, наши казахские бабы не слишком крепки в вере и гневят аллаха. Так вот этот самый Жагалбек был у нас бригадиром. Он, видимо, чуял, что его распоряжения мы пропускаем мимо ушей. Да и кто будет слушаться, когда его голосок — словно писк кузнечика? Вот этот несчастный и придумал нас пугать Догалбеком. Каждую фразу он начинал: «Так велел баскарма!» Из-за этого его самого прозвали: «Велел баскарма». Почему же мне не перенять уловку Жагалбека? Скажу: велел лейтенант.

Тело Ержана отяжелело, ноги затекли. Он встал, чтобы размяться.

— Этими твоими уловками ты воспользуешься когда-нибудь позднее, а сейчас я сам распоряжусь, — сказал он.

И рывком выбрался из ямы. Ход сообщения еще не прорыли. Люди обессилели. Двое суток они не знали ни часу отдыха. После вчерашнего боя, который длился несколько часов кряду, полк только ночью сумел оторваться от наседавшего врага.

Свежо. Близок рассвет. Водянистые темно-серые тучи затянули небо. На их фоне чернеют очертания лесов. Слышится мягкий стук лопат о землю, чей-то надсадный кашель. Бойцы полушепотом перебрасываются словами. Сзади доносится скрип телег, топот лошадей. Словно муравьи, копошатся люди. Скоро новый бой.

Ержан остановился, вслушиваясь в неспокойное дыхание ночи. Он не разбирал слов Борибая, который внизу, в яме, разговаривал сам с собой. И в этот дремотный предрассветный час Ержану вспомнился недавний его поступок, ядом отравивший сердце. И надо же вспомнить о нем в минуту короткого отдыха! Это случилось на второй день боев. Торопливо прорыв окопы на пригорке, рота ждала быстро надвигавшегося противника. Ержан с Борибаем торопливо вырыли две ямки, в которых на корточках кое-как можно было уместиться. Впереди — на расстоянии пятнадцати-двадцати шагов — видны были головы окопавшихся солдат. Недавно прошел ливень, и землю расквасило. Ержан веткой счищал с винтовки налипшую грязь.