— А как в Советском Союзе обстоит дело со свободой личности?

— Работают ли у вас люди по собственному желанию?

— Верно ли, что неработающие подвергаются преследованиям? Куда их высылают? Неужели в Сибирь?

Любопытно, что среди любознательных людей, задававших подобные вопросы, были и те, кто накануне засыпал нас комплиментами.

Почти в каждом таком вопросе явственно ощущался недостаток объективной информации о нашей стране, а то и просто влияние дезинформации, идущей из печати определенного толка.

Выделяю из группы «атакующих» низкорослого коренастого мужчину, похожего на негра и типом и цветом лица. Он особенно непримирим и не лишен демагогического опыта. Каждый наш ответ он ловко выворачивает наизнанку, щеголяя своей «теоретической подготовкой», требуя от нас «четких формулировок» по вопросу о культе личности и о теоретической основе этого явления. Совсем не удивительно, что этот человек оказался оголтелым маоистом, немало потрудившимся над задачей — внести раскол в коммунистическое движение Индии.

Приходится и отшучиваться, и переходить в наступление, и приводить фактический материал.

— Послушайте, уважаемый, — говорю, обращаясь к маоисту, — вы говорите о культе личности с похвальным хладнокровием. Для вас это тема для «теоретических» изысканий. Вы забываете, что для нас — это печальная практика, глубоко ранившая наши души. Усилиями партии и народа эта беда преодолена. И поищите другую канву для вышивания своих «теоретических» узоров.

При переходе к чисто литературным темам заметно активизируется группа из семи-восьми человек, выделяющихся своим холеным видом, аристократической сдержанностью манер.

— Развиваются ли у вас сатира и юмор?

— Ах, развиваются? А тогда скажите, кого или что обличает ваша сатира?

— Так... Но есть ли все же какие-то границы, за которые воспрещается выходить?

Все это изысканно вежливым тоном, негромкими голосами.

Их перебивают более примитивные оппоненты. Те, не мудрствуя лукаво, ставят вопросы в наивной форме первобытной антисоветчины.

— Вольны ли советские авторы в выборе тем? Или они пишут по заданию сверху?

— Правда ли, что советские писатели совсем оторвались от народных нужд и полностью обуржуазились?

Некто очень громкоголосый додумывается до вопроса о том, почему нам ставят такие вопросы.

— Ведь вам их часто задают. Как вы объясняете это? Чем вызван этот интерес?

Самое убедительное возражение в подобных случаях — это сама личность советского писателя, выступающего перед такой разнородной аудиторией. От эрудированности наших ответов, от их непосредственности, даже от самой манеры говорить зависит успех нашей контрпропаганды. Надеюсь, что в нашем случае смехотворный тезис насчет «обуржуазивания» разбивается нашим глубоко демократическим видом, нашими бытовыми навыками. Надеюсь и на то, что в наших ответах прозвучало достаточно «человеческого, слишком человеческого», чтобы в нас можно было заподозрить сходство с теми марионетками, которые мерещатся воображению некоторых, сильно начитавшихся «свободной прессы».

Во всяком случае, некоторые из наших собеседников явно заколебались после наших выступлений, и их контрреплики звучат совсем иначе, чем первые вопросы. Чувствуется, что многие заблуждения рассеяны благодаря полученной от нас правдивой информации.

Вспоминаю в заключительном слове казахскую поговорку — «Храбрые, не подравшись, не дружат». Ее встречают одобрительным гулом. Развиваю эту мысль. Без взаимного испытания, без столкновения мнений, без спора не может быть заложен фундамент истинной дружбы. Теперь мы знаем друг друга не по рассказам. И вы нам нравитесь, хотя не все ваши суждения о нас и о нашей литературе правильны. Но сегодняшний вечер, конечно, сделает более пристальным ваш взгляд на советскую литературу, повысит ваше критическое отношение к пристрастным и необъективным суждениям о ней.

Удивительно благотворно то чувство, которое дает человеку удачный спор. Ты ощущаешь, как рассеялись сомнения потенциальных друзей, как дрогнули софизмы, которыми оперировали понаторевшие в словесных битвах демагоги.

...Когда встречаешь в печати выражение «личные контакты», оно часто скользит почти мимо сознания, так как от частого повторения первоначальное значение этих слов уже стерлось. Но бывают моменты, когда вдруг выражение это оживает, наполняясь конкретным смыслом. Я вспоминаю об этом во время встречи с тамильскими писателями, пригласившими нас к себе. Потому что здесь возник подлинный контакт, то есть непосредственное узнавание друг друга и радость по поводу этого узнавания.

С понятной гордостью они демонстрируют нам свою библиотеку. Высокий, просторный зал с громадными окнами полон людей. Каждый день здесь бывает тысячи полторы читателей.

— Библиотека государственная. Посещение бесплатное.

Об этом сообщают с горящими глазами. Это внове.

Несколько смущенно показывают нам отделение русской классической и советской литературы. Обстоятельно рассказывают о трудностях укомплектования этого отдела. Действительно, тут не густо. Русские произведения в основном даны в английском переводе. Из казахской литературы я узнаю здесь только «Путь Абая» Мухтара Ауэзова. На равных правах с классиками советской литературы представлены здесь и эмигранты типа Набокова.