Утверждение, что кто-то управляет Ельциным и постоянно “вводит его в заблуждение”, в ту пору вообще имело широкое хождение среди ельцинских оппонентов. Чаще всего за ним скрывалась боязнь предъявить какие-то обвинения напрямую президенту: легче ведь адресовать их каким-то анонимным “лицам” из его окружения. Впрочем, нередко эти “лица” назывались и пофамильно: Шахрай, Шумейко, Чубайс, Батурин, Козырев, Полторанин, Филатов, Костиков…

Зорькин огласил обращение Конституционного Суда к президенту, Съезду, Верховному Совету, к высшим органам представительной и исполнительной власти всех уровней. В нем предлагалось ускорить подготовку новой конституции, отказаться от института Съезда, провести выборы в двухпалатный парламент, срочно принять законы о выборах, референдуме, политических партиях и общественных объединениях, а также поправку к Конституции о возможности досрочных выборов президента и депутатов.

Несколько позже, комментируя ту часть доклада Зорькина, где говорилось о телеобращении Ельцина и о его указе, Вячеслав Костиков заметил, что председатель КС превысил свои полномочия: по словам пресс-секретаря, Зорькин выступал как прокурор, а не как беспристрастный судья.

26 марта на съезде выступил и Ельцин. Напомнив депутатам, что на предложенное им всенародное голосование 25 апреля он вынес вопрос о доверии президенту, Ельцин предложил также включить в бюллетень и вопрос о доверии самому Съезду.

В выступлении президента прозвучали примирительные и даже “покаянные” нотки. Говоря о разразившемся в стране экономическом кризисе, Ельцин признал, что он был усилен “нашими ошибками”, в частности тем, что руководство страны возлагало чрезмерные надежды на внешнюю помощь. При этом, однако, в раскручивании маховика инфляции президент обвинил руководство Центробанка, который до последнего времени фактически был в подчинении Верховного Совета. Ельцин высказался за определенную корректировку экономического курса. “Необходимо сильное социальное наполнение экономических преобразований, и здесь нужен новый курс”, – отметил он.

Наконец в самый канун съезда – вечером 25 марта – Ельцин совершил некий символический жест – принес в жертву консервативным депутатам головы двух ключевых членов правительства: министра экономики Андрея Нечаева и министра финансов Василия Барчука. Правда, замена Барчука – специалиста в области “советских” финансов – убежденным либералом Борисом Федоровым вряд ли понравилась народным избранникам, однако, выступая на съезде, президент сказал, что готов идти и на дальнейшие перестановки в правительстве. При этом он предложил субъектам Федерации и “ответственным” общественным организациям выдвигать своих кандидатов в министры.

Пресса в своих комментариях отметила двойственный характер выступления президента – сочетание компромиссных интонаций с твердыми и непреклонными.

“Коммерсант” от 27 марта:

“Несмотря на то, что в своем выступлении президент формально отошел от поддержки жесткого, – гайдаровского – варианта экономической реформы, попытки превратить Гайдара в главного виновника падения жизненного уровня населения он не предпринял. Всю ответственность за взрыв инфляции Борис Ельцин возложил на “бесконтрольную политику” Центрального банка. Тем самым стало ясно, что после ухода Гайдара решающее влияние на формирование экономических взглядов президента стал оказывать вице-премьер Борис Федоров”.

Среди других ораторов на съезде в первый его день выступил и Руцкой. Он заявил, что в данный момент требуется “не корректировка, а переосмысление и переориентация реформ”, формирование правительства “национального согласия и доверия”, подготовка антикризисной экономической программы. Руцкой вынес суровый приговор экономическим реформам, которые осуществляет правительство: они, дескать, проводятся в интересах “меньшинства, нагло грабящего народ”.

Отвечая на обвинения в непорядочности в связи со своими действиями после обращения Бориса Ельцина к народу 20 марта, Руцкой заявил, что не давал “слова офицера тем, кто глумится и порочит российскую идею”, и что “бежать в угоду кому-то не в его правилах”.

Это выступление очень понравилось Хасбулатову, который назвал его “образцом мужества”. “Кто-то же должен был сказать правду, – заявил спикер, – даже если она обернется против нас”.

Непонятно, против кого именно могла обернуться “правда” о реформах, которую произнес с трибуны съезда вице-президент. Как мы знаем, он не уставал излагать эту “правду” с самого начала реформ, пальцем о палец не ударив, чтобы принести хоть малую толику реальной пользы в деле их подлинного усовершенствования (усовершенствовать ведь можно все, что угодно).

Что касается самого Хасбулатова, он продолжал вести себя как ловкий восточный визирь. По завершении первого рабочего дня IX съезда он в очередном интервью сообщил, что не будет голосовать за импичмент президенту Ельцину. При этом заявил: его, дескать, сильно настораживает, что “в выступлениях депутатов не видно понимания опасности, которая исходит от угрозы государственного переворота”. Ведь, по его мнению, и выступление Бориса Ельцина 10 декабря на VII съезде, и недавнее обращение президента по телевидению – “это признаки антидемократического перерождения”. К сожалению, у депутатов, по словам Хасбулатова, замечается “привыкание к этой опасности”.