Шрифт:
1984
* * *
Неужели надеешься что-то в себе изменить?Неужели не видишь, что ты ничего не умеешь?Ты не можешь ни сесть за комбайн и ни встать за станок,ну, а если и встанешь, то сколько ты выдержишь? месяц?Только месяц, который забудешь потом навсегда?Неужели надеешься как-то еще увильнуть?Да, конечно, легко затеряться среди миллионов,но ведь ты ничего не умеешь, и этого ты не сумеешь.Я прошу об одном: ты прислушайся и оглянись,мне не нужно ответов, ты выслушай только вопросы:Ты не пишешь уже о пожарах, смертях и крушеньях,потому что назавтра… ведь правда? Пылает и гибнет?Ты скрываешь, что слеп, и все годы живешь лишь наощупь?И ее ты не продал, не отдал, и не потерял(вдох), а просто не видел давно, и не знаешь, куда она делась,ты ведь пуст как… ведь верно? В тебе уже долго не ты?А теперь — только быстро — обычное:возраст? число? день недели?К твоим женщинам приглядываются цари,а друзья не доверяют тайн? 1985
ИЗАБЕЛЛА
Я вспомнил сирени тяжелые кисти,Когда у беседки привстал на носкиИ к грозди тянулся сквозь влажные листья(Мне в мае казалось — еще потянись яДушою к тебе — мы бы стали близки).Но с ягод тончайшую пыль отирая,Лишь воздух в щепотку ловил (а в ушахХрустели сирени минувшего мая,Когда я упругие ветви ломая,Решился пойти на решительный шаг).Я встал на перила (я встал на колени),Средь прутьев беседки (средь сосен и скал),Как звездочку счастья в букете сирени,Я лучшую ягоду в грозди искал.И терпкого сгустка осеннего гула,Чей свет ненавязчив, а сумрак палящ,Коснулся рукою (Она ускользнула,Оставив в руке свой сиреневый плащ). 1984
АНДРОМАХА
Для какой-то статьи, для примераПерелистываю Гомера.Вот в глазах копьеносца Приама,Безнадежно покорных судьбе,Отражается шествие к храму,Но богиня не внемлет мольбеВот Парис все решиться не можетВслед за Гектором выйти к врагам,Он все ладит и ладит поножиК так заметно дрожащим ногам.Вот прощаться идет Андромаха,Слезы страха стирая с лица,А ребенок пугается взмахаПышной гривы на шлеме отца.И супругов смутил этот звонкийДетский плач, и среди беготниОт нелепости страха ребенка,Поглядев друг на друга, ониУлыбнулись. И боль этой пыткиПросочилась из небытия…Испугавшийся этой улыбки,Как ребенок, расплакался я.Не людское мы племя, а волчье,Сколько ж можно — война да война?На куски, на обрубки и в клочьяСтраны, судьбы, стихи, времена!Андромаха! Тебе еще битьсяБелой птицей на гребне стены,И тебе будет вторить зегзицаСквозь столетия крови и тьмы!Андромаха! Твой стон еще длится!Он идет от страны до страны,Вдоль плетней — от станицы к станице,По полям — от войны до войны.Илион разгромили, а толку?Только горе, куда ни взгляни.И, поставив Гомера на полку,Я снимаю "Работы и дни". 1982
* * *
… И обходя свой дом со всех сторон,промахиваясь, руки разбивая,он плакал, в ставни гвозди загоняятак быстро, как во время…он потомподумал, как похоже, как похоже;взял две доски и к двери подошел,остановился — так нехорошо,нет, так он не решился подытожить.Он суетился, ничего не видел —Она стояла, он ей говорил,подай мне, принеси — она стояла,потом пошла, ладонью прикрывая рот;и он пошел,и чемодан понес, и если бы не кот,орущий в чемодане (кот вернулсяи жил один здесь), он бы обернулся.А так он говорил коту: не ной,сейчас придем, и примерял инойпуть, на котором он даватьне сможет ни на миг себе покою,чтоб ничего не помнить и не знать,без сил под утро падая в кроватьи быстро засыпая, как землею. 1987
ПИСЬМО МАРИНЕ ПАЛЕЙ
А я был в Крыму. Танаис потихоньку затих — я был там с актрисой в последнее из воскресений: зовут Маргарита (фамилия комкает стих), ну эта, что в «Зеркале» или в "Собаке на сене". Раскопки и степь поменялись нарядом своим: степь желтая с красным, а камни вовсю зеленеют, полно запоздалых гостей, тут сентябрь, а им как будто начхать — пьют чаи, загорают, балдеют. Последние дни! Каждый хочет урвать хоть чуть-чуть, как будто зимой не налюбятся, не насмеются. Все женщины в просьбах, в глазах откровенная жуть — за них я спокоен: они хоть добьют, но добьются. А я распеваю: увольте, увольте меня. Я все это помню! И еду к себе в мастерскую, подруга в Москве на гастролях, а я у огня сижу целый день в одиночестве и сочиняю. Вот вызов пришел — друг опять приглашает в Берлин — поеду зимою, а если Ростов не отпустит, то я не печалюсь особенно, Хоннекер с ним, — опять эмигрирую в Рим — там Вергилий, Саллюстий. Ну, что еще можно… у наших с тобою друзей пока все в порядке — решают стрекозьи проблемы. Обком с перепугу вернул самолеты в музей, ко мне же вернулись обычные мысли и темы. С утра — холодина, не выкупаться, не постирать, а днем в каждой щели торчит запах прели и гнили, дожди зачастили, и время уже разбирать тот домик, который весной для тебя сколотили. 1986
ПАВИАНУ БЕСХВОСТОМУ
М. Кулаковой
1990
* * *
С. И.
декабрь 1989
* * *
Что мне сказать поколению, попавшему в некий компьютерный и акустический плен?Что мне сказать поколению, которое уже никогда без запинки не сможет прочесть слово "челн"?Что мне сказать поколению, для которого в слове "Рэмбо"— только одно ударение?Что мне сказать поколению, не знающему ни одного моего стихотворения?!1989