Это было впечатляющее зрелище. Скакали пестро разодетые нумидийцы, шли закованные в блестящие доспехи ливийцы, а позади напирали нестройные толпы неподдающихся счету сардов. Плешивый восседал на коне, любуюсь своими солдатами и с брезгливостью посматривал на союзников, от которых за версту разило козлятиной. Будучи человеком неглупым, Гасдрубал понимал, что это — невесть какое воинство, но он верил в свою судьбу.

— Раздавим одним числом! Раздавим! Чем я хуже Ганнибала?! И у меня будут свои Канны!

Быть может, Гасдрубал был и не хуже, этого мы никогда не узнаем. Ему просто не довелось доказать это. И еще, ему не стоило доверяться сардам.

Едва начался бой, как воинство Гампсихоры дрогнуло. Сам предводитель бежал в числе первых. Его сын, по юности слишком горячий, пытался с горсткой всадников противостоять римлянам и пал.

Ливийцы и нумидийцы, надо отдать им должное, бились упорно. Нумидийцам даже удалось смять, забросав дротиками, немногочисленную римскую кавалерию, но это ничего не дало, так как победоносное крыло римлян, что опрокинуло сардов, уже окружало карфагенскую фалангу. Очутившись в кольце, карфагеняне вскоре прекратили сопротивление, и римляне просто резали их, как баранов, щадя лишь тех, чьи доспехи позволяли надеяться на щедрый выкуп.

Гасдрубал получил вожделенные Канны, но, увы, подобные Канны не приносят славы. Он был пленен, как были пленены и Магон с Ганноном, мужичком вертким, но удрать в этот раз не сумевшим. С ухмылкой оглядев свою добычу, Торкват приказал:

— В железа их! Пусть повеселят квиритов. Особенно этот, плешивый! И передайте Риму, что Сардон вновь наш! И на этот раз навсегда!

Сардон — никчемный кусок земли, но кусок, обильно политый кровью…

О Митридате III Понтийском известно так мало, как почти ни о ком из государей этого времени. Можно лишь с уверенностью сказать, что он был сыном своего отца, Митридата II, весьма удачливого царя, не только сумевшего отстоять свое царство от посягательств более сильных соседей, но и разбившего отважнейшего из них, Антиоха Гиеракса в битве, признанной современниками жесточайшей и кровопролитной. Но та победа вышла Понтийскому царству боком, ибо плодами ее воспользовался не царь-победитель, а его сосед, хитрый владыка Пергама Аттал. Это он присоединил к своему царству добрую половину земель, лежащих к западу от Тавра, в то время как Понт остался в своих прежних пределах, стиснутый с запада вифинцами, с юга — воинственными га-латами, а с востока — армянами, тибаренами и халибами.

Наследнику Митридату досталось небольшое, ослабленное войнами царство. Отец его, вынашивавший грандиозные замыслы, сумел добиться немногого. Они лишь смог овладеть небольшой территорией по Ирису, [53] да безуспешно оспаривал земли халибов и галатов, оставив в наследство сыну сразу несколько конфликтов, каждый из которых в любой миг мог обратиться в войну. Да и сам Митридат показным миролюбием не отличался. Он лишь не одобрял отца, бездумно расходовавшего время и средства на приобретение крохотных, ничего не значащих кусочков земли. Зачем тратить силы на завоевание халибов, народа славного разве что своим умением обрабатывать железо, но не имеющего ни богатых городов, ни плодородных полей, ни удобных гаваней, если совсем рядом, подобно нарыву на теле Понтийского царства располагалась Синопа, славнейший и богатейший город этой части Азии.

Потому первое, что сделал Митридат, сын Митридата, надев корону, — замирился с соседями: с гагатами, которых вообще лучше было не трогать, ибо варвары эти славились своей воинственностью и мстительностью, и халибами, которые, выслушав милостивые слова царских посланцев, согласились ковать для Митридата оружие. Вот теперь можно было начинать дела.

К счастью, царь Сирии, самый могущественный владыка в Азии, был слишком занят, чтоб обращать внимание на то, что какой-то Митридат хочет захватить какую-то Синопу. У Аттала Пергамского болела голова из-за Ахея, Ахея же тревожило, как отнесется к его дерзкому властолюбию племянник — Антиох Сирийский. Судьба Синопы волновала разве что родосцев, вечно совавших нос не в свои дела. Именно обитатели Родоса откликнулись на жалобный призыв синопцев и послали в Синопу мужей с деньгами, выделанным волосом и жилами для метательных машин, тысячью комплектами вооружения и четырьмя баллистами. Заодно посланцы прихватили десять тысяч бочек вина — для поддержания бодрости духа.

Когда родосские корабли вошли в гавань Синопы, город уже был обложен с суши. Расположенная на перешейке, Синопа была хорошо укреплена и удобна для обороны. Взять ее можно было, имея флот, более сильный, чем флот синопцев, или много терпения. Флот у Митридата был, но, увы, не такой, чтоб отрезать город с моря; тут синопцы опасались напрасно. Зато терпения было хоть отбавляй. И времени тоже хватало, благо небольшая армия Митридата не требовала чрезмерных расходов и кормилась с полей, брошенных обитателями Синопы.

Война началась. Занятная это вещь — война! Дело, достойное мужей больше какого иного. Митридат восседал на коне и воображал себя новым Александром. А что? Был он силен, лицо имел правильное и привлекательное, манеры — царственные. Бороду он не брил, а коротко подстригал, объясняя, что так угодно богам. На деле причиной сему был небольшой изъян — небольшая, но уродующая вмятина на подбородке, след от удара мула, к какому юный царевич некогда имел глупость неосторожно приблизиться сзади. Но об этом знали лишь самые близкие. На всех прочих царь производил самое выгодное впечатление. Он умел держаться на людях, был деятелен и, говорят, очень неглуп. По крайней мере, Митридат объяснял свое желание владеть Синопой именно тягой к мудрости.