Подхватил на руки, прижал к груди.

— Каролин, иди вперед, скажи доку — тут шок. Мы за тобой.

Не тяжелая, а все же руки оборвет, пока дотащишь… Надо вызвать санитаров с каталкой, но ждать, пока они придут… Понес сам.

Дышит как-то рвано, и сердце колотится, и не соображает ничего, и жалко ее до невозможности. Ох, Мэй, Мэй, горе мое.

Каролин не сплоховала: санитары встретили их на полпути, и молодой док Стадиакис со шприцем наготове. Взяли ее из рук Дасти, уложили на каталку. Попытались вынуть из пальцев шарф — вцепилась как клещами, отступились. Док только взглянул — закатал рукав и иглу в вену. И — без суеты, но быстро — в больничное крыло.

По-хорошему, у Дасти дел было невпроворот, некогда… теперь долго будет ни до чего… — но уйти не смог. Дошел с ними до дверей палаты. Увидел, как дыхание начало выравниваться, а ресницы задрожали и медленно опустились.

— Так-то лучше, — сказал Стадиакис. — Идите, господин вице-адмирал, не путайтесь под ногами.

Помешкал, но послушался.

Он уже выходил, когда док окликнул:

— Сэр!.. Прежде чем уйдете… это из-за «Леды», я так понимаю?

— Да. Там был ее парень.

— Погиб?

Аттенборо кивнул.

— Скверно… Впрочем, молодая, здоровая — оправится. Не сразу, конечно. Но уже завтра будет гораздо лучше… Кстати, сэр, вы случаем не в курсе… а впрочем, проверим сами.

— Не понял, — удивился Дасти.

— Не берите в голову, — ответил Стадиакис. — Завтра.

И ушел в палату, плотно закрыв за собой двери.

Голова шла кругом — столько навалилось проблем, требующих срочного разрешения, — и назавтра только к вечеру Дасти улучил минуту, заскочил в госпиталь. Она сидела на койке, бледная, заторможенная, от запястья тянулась трубка капельницы.

— Мэй, привет, — Дасти подошел, встал у кровати. Чертов Поплан, ты нужен, а тебе самому впору нос утирать…

— Привет, — ответила она глухо.

— Как ты?

— Прекрасно. — Подняла голову, посмотрела на посетителя, повторила: — Прекрасно. Честное слово, Дасти.

Врешь без запинки, только не верю.

— Что говорит док?

— Что я отвоевалась.

Может, и к лучшему. Да ей от этого не легче.

— Почему? — спросил он вслух.

— Неважно. — Подумала, уточнила: — Очень важно. Для меня. Для тебя — нет.

Он помялся, не зная, что сказать. Спрашивать? Не ответит, а время убегает — слышно, как шуршит, — собственно, и эти несколько минут он отнимает от неотложных дел… Она, кажется, поняла:

— Не волнуйся, иди, тебе некогда, я же знаю. Ты теперь главный.

— Ну, не совсем так… но действительно некогда. Прости, Мэй. Я зайду еще, позже.

— Конечно.

Когда он вышел, она сползла на подушку, закрыла глаза. Повторила тихо:

— Отвоевалась.

Странно было слышать свой голос в пустой палате.

Через несколько минут она спала.

Стадиакис настаивал, чтобы она уезжала с Изерлона. Она упиралась.

— Уезжают те, кто больше не верит. Те, кто слаб. А я верю, и я сильная.

— В вашей силе никто не сомневается, мисс. Но подумайте же как следует. Вы рискуете не только собой. В конце концов, что бы сказал…

И запнулся. Не смог выговорить.

Она кивнула.

— Вы правы, док. Я уеду.

…Вышла в коридор, увидела распахнутую стеклянную дверь, помедлила. Та, в палате, потеряла столько же. Хотя глупо сравнивать. Обе они потеряли весь мир.

— Мисс, — раздалось из палаты.

Мари взглянула — действительно, обращаются к ней, больше не к кому.

— Зз… здравствуйте, миссис Ян. Как вы?.. — смутилась. Нашла, о чем спрашивать. Будто сама не знаешь.

— Не стойте на пороге, пожалуйста. Идите сюда. Я ведь помню вас. Вы — и майор Блюмхарт…

Сели рядом на больничную койку миссис Ян, сложили руки на коленях.

— Вы были женаты целый год, а мы только собирались, — сказала Мари, не глядя на женщину рядом.

— Я любила его всю жизнь, — отозвалась та. — А вы были знакомы…

— С первого взятия Изерлона, — ответила Мари. — Четыре года. Знаете, когда я первый раз его увидела…

Язык вдруг развязался, она говорила о Райнере — а та перебивала и рассказывала о Яне. "Знаете, а он так смешно дергал бровью, когда удивлялся…" — "Знаете, один раз удалось его причесать дольше, чем на полчаса, и это было ужасно…" — "Он ворчал, что у меня мещанские вкусы…" — "А он терпел, что я совершенно не умею готовить…" — "Когда я узнала, что он любит стихи…" — "А он вечно об исторических последствиях…" — "А он…" — "А он…" На пороге появился лейтенант Минц, увидел двух женщин, прижавшихся друг к другу, всхлипывающих на два голоса, быстро шагнул обратно. Подошел доктор, окинул взглядом картину за распахнутой дверью, осторожно притворил створку, сказал тихо: