— Ну, Вихрь! — скрежетал зубами Алёша. — Неужели так бесславно нам погибать?.. В волчьем то брюхе! Давай, неси…

Вихрь попытался прорваться обратно к тракту, однако оттуда напирал ветрило такой силы, что он сразу осознал тщетность таких попыток. Один волчище как подгоняя его поскорее развернуться в тёмную чащу — бросился, хотел вцепиться в бок, но был встречен сильнейшим ударом копыта, и отлетел с переломленными костями. Вихрь хоть и с неохотой, хоть и чувствуя ловушку, сделал следующий рывок в глубины лесных дебрей; тут снеговые стены расступились, давали проход — однако позади продолжали реветь, метаться, оттеснять от тракта. Вихрь побежал — но бежал конечно же не так быстро как по тракту, ведь ему приходилось не только огибать то и дело вырывающиеся из мрака стволы, но и следить за тем, чтобы низко нависающие ветви не повредили тем, кому он так преданно служил. Волки продолжал завывать, то и дело мелькали среди стволов их, кажущиеся призрачными телами, щёлкали клыки, вспыхивали жаждущие крови глазищи.

Вот среди стволов пробилось холодное, мертвенно-зелёное сияние, похожее на то, которое тлело в глазищах исполинского филина.

Чаща раздалась в стороны и выехали они на большую поляну. Мертвенный свет разом приблизился — горел он в маленьком окошечке, а окошечко это было прорублено в избе — сразу вспомнились страшные истории про Бабу-ягу, так как стояла эта избушка на курьих ножках. Окружал избушку частокол и на каждом колье зиял пустыми глазницами человечий череп. (Избу же они увидели потому, что стояла она на возвышенности).

Все завыло, заухало; вспыхнули тлеющие угольки глаз: много-много глаз, огненным кругом окружили они поляну — их были тысячи!

Вихрь отошёл подальше от них, поближе к частоколу; Жар, задыхаясь от усталости, ощетинился, зарычал.

Только они к воротам подъехали, как чёрные глазницы в черепе кого-то громадного козла, который висел над ними, засияли синим пламенем, а створки заскрипели, и раскрылись пред ребятами.

И вот они въехали во двор. Если снаружи частокол представлялся не таким уж и большим то, когда они въехали за него — внутренний двор оказался большим даже чем вся поляна. На дворе, помимо избы, торчали еще несколько пристроек, в том числе и холмик в котором виднелась зарешеченная дверь и несколько первых ступеней ведущих в подземелье. Выросла и изба — стала уже не избой, а избищей на курьих ножищах.

Двери, однако, видно не было, и Алеша вспомнил сказки в которых добрые молодцы кричали: "Избушка, избушка, повернись ко мне передом а к лесу задом!".

Алеша однако ничего кричать не стал, он посмотрел только на курьи ножищи, которые, словно стволы деревьев вросли в землю, и повел коня вокруг избушки. С другой стороны обнаружилась дверь, к которой поднималась лесенка такая ветхая, что, казалось, того и гляди распадется, к тому же, она висела прямо в воздухе.

— Ладно. — невесело усмехнулся Алеша, — ты когда-нибудь Бабу-ягу видела?

— Нет.

— Я тоже… Ну сейчас, значит, увидим…

Юноша прокашлялся, спрыгнул с Вихря, помог слезть Оле и по скрипящем ступенькам поднялся к маленькой дверке. Протянул руку, отдернул ее назад и, глянув на Олю, вздохнул и постучал негромко:

— Извините, мы в лесу заблудились… там волки, вы не пустите нас переночевать?

Никто не ответил, однако дверь медленно и, конечно, со скрипом отворилась, Алеша прокашлялся еще раз и ступил через порог. Он находился в весьма просторной горнице, которая вся заросла паутиной и грязью: паутина была повсюду — и на стенах, и на углах, и даже с потолка она свешивалась слегка покачивающимися свалявшимися обрывками. Слева от Алеши стояла огромная печь в которой горело пламя, хоть дров совсем не было; на печи сидел огромный черный котище и пристально оглядывал ребят зелеными глазами, почти такими же огромными, как у филина. Сидел он совершенно недвижно и лишь правый ус его слегка подрагивал.

Вторым после печи бросался в глаза стол — не менее здоровый нежели печь, и такой же черный, неизвестно из чего сделанный. На столе стояли пустые тарелки в которых еще с порога видно было — ползали тараканы, а помимо их еще большой котел прикрытый крышкой из под которой торчала ручка половника. Две грубые лавки стояли подле стола. Помимо этого в горнице стояли кочерги, метлы, в углу большой грудой свалены были большие котлы и еще какие-то горшочки, многие расколотые; лампада которая тускло, таинственно тлела на столе не могла осветить всех комнатных пределов:

А кот, как увидел Жара, так раскрыл пасть в которой виднелись острые клыки и не то мяукнул, не то прорычал что-то, а затем отпрянул в темень за печку…

— Ну вот а мы боялись! — со страхом гораздо большим нежели раньше произнес Алеша и нервно рассмеялся, — Хозяйки то нет дома! Ну что ж делать — давай посмотрим что у нее на столе, — он подошел к столу, положил руку на крышку котла и проговорил желая пошутить, — Надеюсь что не человечина…

Шутки однако не вышло, так как его самого мучили страшные подозрения — в котле однако оказалась обычная гречневая каша правда холодная, нашелся и хлеб — он лежал на краю стола, был покрыт плесенью и тверд как сухарь, не понятно даже черный он иль белый.

Как бы то ни было, но ребята почувствовали, как давно уже не ели, и набросились на эту еду и вскоре съели и кашу и хлеб, после чего нашли кувшин с квасом, выпили и его…

Вдруг сон, словно дикий зверь, напрыгнул на них, обхватил и поволок головами вниз, к столу и не было сил сопротивляться…

Алеша хорошо помнил место оставленное им в последний раз в Мертвом мире: черная, совершенно гладкая словно зеркало долина, над которой высилось что-то неясное вдали.