Он не слышал, как утром уходила Галина, не слышал, когда поднялась Валентина Михайловна. Алексея разбудило солнце. Оно било прямо в глаза. За открытым окном, в кустах сирени и на рябине, озорно прыгали с ветки на ветку и щебетали воробьи. День был таким же безоблачным, как то далекое воскресенье, когда началась война. Алексей услышал побрякивание посуды и понял, что это хлопочет на кухне Валентина Михайловна. Так оно и оказалось. Алексей пошел умываться и увидел Валентину Михайловну. Она стояла у зажженной керосинки и мешала кашу большой алюминиевой ложкой.

— Я слышала, вы едете за реку? — сказала Валентина Михайловна. — Вам надо хорошенько подкрепиться. Сейчас будем есть пшенную кашу и пить чай. И не вздумайте отказываться, иначе я вас не отпущу.

— Дорогая Валентина Михайловна, — улыбнулся Алексей, — ну с какой стати я должен уничтожать ваши запасы?

— Да? Вы так говорите? А с какой стати вы один будете окучивать нашу общую картошку? Уж коли взяли всю работу на себя, извольте завтракать. Я тоже могу быть упрямой. Имейте в виду, если вы сейчас же не сядете за стол, я откажусь от всего огорода! Не нужна нам ваша земля и ваша картошка. — Увидев улыбку Алексея, Валентина Михайловна тоже улыбнулась и уже мирно сказала: — Ну вот и договорились. Будем жить семейно. Вы нас облагодетельствовали, это одно, — накладывая кашу, продолжила Валентина Михайловна, — и вы нам нравитесь. И мне, и Галине. Это второе. Илья мне нравился тоже. Бедный Илья… Ох, этот Гитлер! — Она потрясла сухоньким кулачком. — Отольются ему наши слезы. В клетке его будут возить и показывать людям. Как поганого зверя! И все будут плевать в его самодовольную идиотскую физиономию. И я — тоже! Тьфу на него, не будем портить аппетита.

Сидя за кухонным столом, они ели кашу, запивая ее слабозаваренным чаем. Валентина Михайловна брала кашу чайной ложкой с краю, по кругу тарелки, как делали Алексей и Володя в детстве, играя в острова и океаны, если каша была залита молоком, и подносила ее к маленькому рту, окруженному мелкими морщинами, прикрывая при этом глаза. Можно было подумать, что она ест не иссиня-желтую пшенку, сваренную на воде, без масла, а какой-нибудь мусс или желе. И без умолку говорила:

— Когда возьмут Харьков и кончится война, мы с Галиной пригласим вас к себе. У нас там остался маленький садик, как ваш здесь. Только растут в нем не сирень и рябинка, что тоже очень хорошо, а груши, яблони, абрикосы и вишни. Мы вас будем угощать чаем с вареньем, домашней вишневкой! И живите у нас сколько вам захочется. Скажите, вам нравится Галина? — вдруг спросила она, посмотрев изучающим взглядом. И сама ответила: — Я понимаю. Галина не может не нравиться. Она не только красива, она бесконечно добра. А если уж она полюбит, то в целом свете вы не найдете женщины заботливее и верней. — Увидев перед Алексеем пустую тарелку, Валентина Михайловна оборвала себя и забеспокоилась, что задерживает его своим разговором. — Я, кажется, заговорилась. Не судите меня, старуху. Спасибо вам за компанию. Я уберу. — И она взяла тарелку Алексея, поставила ее в раковину. — Мы еще с вами не раз побеседуем. Спасибо богу, что он позволяет мне есть эту кашу. Она считается самой тяжелой из всех каш.

Захватив с собой кусок хлеба и лопату, Алексей быстро зашагал к реке. Путь в несколько кварталов был знаком ему с незапамятных пор. Этой дорогой они с Юрой Малевским бегали купаться с плотов, а в более поздние годы каждое утро шли в яхт-клуб. Их ходкая «двадцатка» галсировала от берега к берегу, выходила на плес даже в штормовую погоду, несмотря на запретный вымпел Освода. И тогда они пели, надрывая глотки, смеясь ветру и брызгам: «…А мачта гнется и скрипит». Мачта действительно скрипела, а шквальный ветер грозил положить яхту.

Зато в дни соревнований они не знали поражений и приходили к финишу всегда первыми. А когда падал ветер и яхта в ожидании вечернего бриза сплавлялась по течению, Алексей брал в руки блокнот и карандаши, рисовал закат и таежное правобережье или, наоборот, город, который выходил тогда своими домами на высокий откос лишь на одном, левом берегу.

Теперь яхт на реке не было, не белели треугольники их парусов где-нибудь в далеком далеке и не разрезали зеркало воды двухпалубные пассажирские пароходы. Пустынно стало на реке, она словно вымерла. Не работала и переправа, Алексею пришлось ждать, пока придет лодка безногого перевозчика дяди Вани. Она уже двигалась к этому берегу, чернела узкой, длинной скорлупкой на середине реки.

По мере приближения лодки стало возможно различать людей. На высоко приподнятой корме с правилкой в руках по обыкновению восседал дядя Ваня. Гребли две женщины, умело и сильно взмахивая веслами. Скоро послышались и голоса. Как всегда, дядя Ваня завертывал заковыристые прибаутки, сдабривая их недосказанными до конца матюками, и заречные бабы похохатывали, вновь подбивая перевозчика на веселый разговор. Лодка шла с перегрузом, борта ее едва выступали из воды. Дядя Ваня своего не упускал, усаживал в лодку до полутора десятков жаждавших перебраться на другую сторону. Наконец острый нос лодки с разгона ткнулся в берег, под днищем заскрипела галька. Пассажиры, счастливые тем, что благополучно добрались, стали выпрыгивать на берег.

— Куда сигаете, лешаки, твою так! — кричал дядя Ваня. — Ить платить надо! Аль за кудри ваши, растуды, вез?

Ловко отталкиваясь руками от скамеек, дядя Ваня перекочевал на нос лодки и с пристрастием чинил тут расчет.

Один за другим пассажиры утянулись в гору, берег опустел. Дядя Ваня, не торопясь, крутил «козью ножку», хитро поглядывая на Алексея.

— Тебе куда, сынок?

— За реку, папаша.

— Да, чай, я одного тебя повезу? Ишь какой! Ждать будем, — твердо сказал дядя Ваня.

— А какой тебе резон? Тут простоишь без пользы, а там народ.

— Ну и что ж, что народ? Народ не убежит.

— А то, что финплан не выполнишь!

— Хитер бобер! Финплан-то сам себе составляю, кабы не прогореть.

— И прогоришь. Давай поехали.

— А грести возьмешься?

— Смотря сколько положишь, — улыбаясь, ответил Алексей.

— Ишь, твою метелку! Моя лодка, и я же плати?..

— А ты думал? — забираясь в лодку, ответил Алексей. — Еще спасибо скажи, что гребец такой достался. За десять минут там будем!