— Еще полсмены — и домой, — лениво протянул Маскотин. — Или опять субботник?

Он приоткрыл глаз, не отрывая щеки от травы, и вопросительно посмотрел на Алексея.

— Зачем спрашивать, если знаешь, что эта неделя — за нашим цехом.

Вот уже пятый день все рабочие цеха по три часа после смены строили подъездные пути. Железнодорожная ветка должна была пройти от завода, через мелкий лес и кустарник, до Промплощадки, расположенной на главном пути. Тысячи людей выходили каждый день на эту стройку, растягиваясь насколько хватало глаз вдоль недавно набросанной насыпи.

В то время дороги строили не путевые машинные станции, которые укладывают теперь железнодорожное полотно целыми секциями. Все делали люди, начиная от земляных работ, кончая укладкой шпал и рельсов; в их распоряжении были лопаты, кувалды, тачки и носилки. Тяжелый труд отбирал последние силы, но он был нужен — растущее производство требовало бесперебойного снабжения и быстрой отправки готовой продукции. Старая однопутка не справлялась со всем этим, и поэтому стройка была объявлена народной. В ней участвовали все и выходили на субботники не по приказу, а по собственному убеждению во главе с партийными и профсоюзными активистами.

Алексей мог и не отвечать Косте Маскотину на его вопрос. Маскотин прекрасно понимал необходимость этой дополнительной работы, которая выполнялась сверх и без того сверхурочных часов. Просто хотелось ему потешить себя мыслью о желанном отдыхе и встрече с любимой женой. Он считал, что ему повезло, но какой ценой далось это везение! Уходил на фронт женихом, прямо чуть не от свадьбы уехал, не надеясь, что когда-нибудь справит ее. Но воевал всего две недели. В боях за Прибалтику потерял глаз. Костю комиссовали, и он вернулся к своей невесте. Костя часто называл себя счастливым, а за потерянный глаз и за морячков-товарищей, как он любил повторять, мстил на своем полуавтомате.

Одного не терпел Костя Маскотин — волынки, когда приходилось сидеть в цехе в ожидании деталей или электроэнергии. Он любил «рвануть», то есть сделать в три раза больше, но сразу, без остановок и вынужденных простоев. На строительстве дороги так не получалось. Тут надо было отбывать ни больше ни меньше три часа каждый день.

Костя нехотя поднялся с земли, потянулся, обнаруживая крутые ребра, выступавшие через тельняшку, и сказал зевая:

— Субботник так субботник. Костыли бить — не жену любить, а куда прыгнешь?

От станков тянуло жаром, они не успели остыть, как будто и не выключали их. Первым застрекотал и словно тяжело выдохнул Костин полуавтомат. Работа шла своим чередом, на привычных предельных скоростях. Сегодня бригада мстила за Ростов, оставленный Красной Армией после тяжелых боев. Для новейших истребителей и штурмовиков теперь готовил двухрядные звезды моторов весь завод. Время было необычно напряженным и трудным. Серийное производство новых машин еще не набрало силу, а требовалось их все больше, потому что каждый чувствовал: главные битвы впереди.

У Алексея был теперь ученик — подросток Сашок, который прежде развозил на тележке детали от станка к станку. Он был невелик ростом, но коренаст и очень смышлен. Глаза его горели, когда он наблюдал Алексееву работу, жадно запоминая малейшее движение своего учителя.

Сашок давно рвался к «настоящему делу», как он называл работу на станке, и вот теперь Алексей уже доверял ему простейшие операции, а сам уходил к другим станкам, настраивал их, следил за своевременной обработкой и доставкой деталей. Он выполнял все, что делал раньше Николай Чуднов, и учил Сашка. Что и говорить, ему легче давалась работа на станке, чем когда-то самому Алексею. Он не надсажался, ставя на приспособление и снимая с него детали: подъемники и рольганги облегчали дело, да и технология фрез и самих операций теперь была доведена до совершенства.

В эту смену не ладилась работа у одного Паши Уфимцева. Станок шел как обычно, фреза не забивалась, а детали скапливались именно здесь и задерживали поток. Понаблюдав за тем, как работает Паша, как он меняет детали, методично врезается краем фрезы и выбирает паз, Алексей понял, что все это делается в замедленном темпе. Иногда Паша сдерживал желание зевнуть, несмотря на то, что смена была дневная. И Алексею стало ясно: Паша устал, запас сил его исчерпан. Это было видно и по бледному, болезненному лицу, на котором пестрели светлые, словно прозрачные, веснушки.

— А ну-ка, дай мне, — сказал Алексей, отстраняя Пашу. — Иди подремли в курилке.

Но Паша не ушел. Гладя, как Алексей быстро проходит пазы, он, напрягаясь до красноты, поднимал все новые детали и ставил их на станок.

— Да отдохни ты, говорю! — настаивал Алексей. — До смены еще не скоро. Потом — субботник. Свалишься…

Алексей и сам работал из последних сил, но не замечал этого. Он научился подавлять в себе ощущение усталости. Она была всегда, и с этим Алексей свыкся. Да и окреп он за время работы на заводе, шире стал в кости, раздался в плечах, кисти рук стали цепкими и грубыми.