Горячая влага прокатилась в груди Алексея. До поры он ничего не говорил, ел жаркое и словно не замечал никого вокруг. Но вот выпитый спирт затуманил голову, и неожиданно для самого себя он почувствовал удивительную легкость.

— Предлагаю тост за Валентину Михайловну и Галину, — сказал Алексей. — Ты даже не представляешь, Володя, какие это заботливые люди.

— Представляю! Заботу их почувствовал, едва переступил порог. Понимаешь, ничего не дают делать. Хочу налить воды — тащат стакан. Взялся чистить картошку — отобрали. Как только ты с ними уживаешься?

— Потерпите, — с улыбкой сказала Валентина Михайловна, — теперь недолго.

— Как то есть недолго?

— Нашу комнату отремонтировали, и на днях мы будем перебираться.

— Зачем перебираться? — возмутился Владимир. — Вам тут не нравится?

— Ну, что вы, Володя! — ответила Валентина Михайловна. — Как может не нравиться? У нас там, в клубе, пока еще ютится не один десяток семей.

— Так в чем же дело? Не вижу логики.

— Неудобно стеснять. Мы и так бесконечно благодарны Алеше. До сих пор неловко перед ним. Евгений Евстигнеевич рассказывал, как они с Карелиным тогда навалились на Алешу.

— Просто попросили. — Алексей не понимал, зачем затеяла Галина этот разговор.

— А вообще, когда Карелин попросит, — продолжала она, — люди делают все. Удивительный человек! Его просто нельзя не уважать и, прежде всего, потому, что он сам относится к людям с уважением. Он заботится о нас, а мы о нем. Спросишь иногда: как вы все успеваете? А он весело так ответит: вся жизнь в работе, как на флоте. Поворачиваться, говорит, надо, чтобы везде побывать и все решить. Легко с ним людям.

— А чем им теперь поможешь? — отрешенно покачав головой, спросила Валентина Михайловна.

— Пусть и не всегда поможет. Но он умеет слушать людей. Потому, наверное, и в делах цеха разобрался быстро, как будто работает у нас давным-давно. А что, мама, человеческое участие иногда больше всякой помощи. Собственно, это — уже помощь.

— Я вижу, вы восхищены своим парторгом! — сказал Владимир.

— Мы все восхищены. Скажите, Алеша, он достоин восхищения?

Алексей с готовностью подтвердил.

— Ну вот! А вам, Алеша, бесконечное спасибо за то, что выручили нас в очень трудную минуту.

— Ничего не пойму. У вас была трудная минута, а сейчас — легкая? Так, что ли? Слушайте наше с Алексеем решение: никуда вы отсюда не поедете, пока не кончится война. Никто вас не гонит, и мысли об этом не возникает. Согласен? — Владимир посмотрел на Алексея, и на него же пристально уставилась Настя. — Ну вот, видите: младший брат старшему не перечит.

— Я же вам сказала, что Алеша — само воплощение доброты. Но добротой нельзя злоупотреблять.

— Можно подумать, что вам бесконечно намекают на это злоупотребление!

— Нам судить трудно…

— Извините, это уже из области навязчивых идей. Не будем нарушать нашей семейной идиллии. Лучше перейдем к чаепитию с настоящими белыми сухарями и сахаром. Сахар у меня знаете какой? От головы! — Владимир оперся на палку, чтобы встать и принести свой вещмешок, но Галина усадила его на место.

— Я вам помогу.

Она принесла мешок, и Владимир достал из него синеватые куски сахара и ослепительной желтизны сухари крупной резки.

— Вот это таки праздник! — всплеснула руками Валентина Михайловна.

— О такой роскоши мы и думать забыли. Сейчас я принесу самовар. Одну минутку!..

— Зачем вы? Алексей, ты где-то без конца витаешь. Сидишь с девушкой и ноль ей внимания, а Валентину Михайловну заставляешь таскать самовар.

— Валентина Михайловна! — словно очнувшись, сказал Алексей. — Самовар — по моей части. Сидите и не беспокойтесь.

Алексей быстро поднялся и вышел из комнаты.

— Что это с вашим поклонником? — полюбопытствовал Владимир. — Хоть бы вы его растормошили.

— Он просто устал, — сказала Галина. — Работа у него очень тяжелая, а теперь он еще и бригадир.

— Да?! — удивился Владимир и, когда вернулся Алексей с самоваром в руках, спросил: — Ты что же не докладываешь о своем продвижении по службе? Оказывается, ты бригадир! Мо-ло-дец! Узнаю нашу пермяковскую породу.

— Это ты ничего не рассказываешь, как-никак — военный инженер.

— А что инженер? Работа…

— Но у вас орден… — сказала Валентина Михайловна.

— Просто повезло, — ответил Владимир. — Если порассказать, можно подумать, что я вообще родился в рубашке. Взять это же ранение. — Он хлопнул ладонью по колену. — Все началось с ерунды. Когда наступали под. Харьковом, прошли на марше одну деревеньку. А деревни там, если помните, тянутся версты на две, а то и на три. Ну вот, проскочили эту деревню ночью, а домишки как следует не прочесали. И вдруг сообщают: две наши машины с грузом под лед провалились. Как раз на подступах к этой самой деревне. Пошли мы втроем обратно. Идем по деревне, а темень кромешная. Ничего не видать, дорогу угадываем на ощупь. И вдруг из-за хатки — мадьяры. Все в маскхалатах. И я, заметьте, тоже в маскхалате. Окружили нас, автоматы наставили. И смотрю я, что они больше на спутников моих поглядывают. Все внимание — им. Они — в шинелях, приметные. А на меня никто и не смотрит. Только тут я понял. Меня в такой ночи за своего приняли, и сообразить я не успел, как быть, — застучала очередь. Упали мои товарищи на снег, а тут уже и команда строиться. Все мадьяры построились, ну и я к ним примкнул. Куда денешься? Все это за какие-то считанные минуты происходит. Они пошли, и я плетусь в хвосте. Но ведь что-то делать надо! И решил я приотстать. Они идут, а я стою на месте, как вкопанный. Смотрю: двое-трое из них тоже остановились; остальные уходят все дальше. А эти — ко мне. Лопочут чего-то, руками размахивают. Ну, думаю, принимай гостинец! Затрещал мой автомат среди ночи, аж страшно стало и мне, и им. Я — в степь. Бегу и падаю. И снова бегу. А позади — крики, выстрелы. Ну и я тоже палю. Вот вам, думаю, гады, за моих товарищей!