– Я… мне… выйти… бы… – промямлил Погодин, обмирая.

Лика в ответ лишь отрицательно поводила пальцем перед его лицом и прошептала, обдавая жарким дыханием:

– Я… не надо… – выдавил из себя Глеб.

Происходило что-то неправильное, что-то очень нехорошее и даже злое. И самое ужасное – он ничего не мог с этим поделать.

– А. Теперь. Иди. В. Спальню. Молча, – продолжая глядеть ему в глаза и четко разделяя слова, глухим старушечьим голосом произнесла Лика.

Она обхватила запястье Погодина горячими цепкими пальцами и властно потащила его за собой.

Двигавшийся как сомнамбула Глеб послушно проследовал за девушкой через прихожую и гостиную в спальню. Там он обнаружил предусмотрительно задернутые шторы и сиреневый ночник, который освещал огромную кровать, полированный шкаф и тростниковую, явно китайского опять же происхождения, циновку на стене. Вглядевшись в изображение на циновке, Глеб почувствовал, как у него запылали уши, настолько неприличным показалось ему то, чем занимался сразу с тремя женщинами древнекитайский мужчина с косой.

– Ложись! – зловеще прошипела Лика и каким-то удивительным, слитным и неуловимым движением стянула с себя почти всю одежду сразу, оставшись лишь в прозрачной комбинашке.

Он рухнул на жалобно всхлипнувшую кровать, разбросав бессильные руки. Зазвучала тихая чарующая музыка. Тело девушки, полное одновременно и задорной молодости, и обворожительной опытности, манило и звало: «Прикоснись ко мне, поласкай меня!» Лика начала пританцовывать, бесстыдно двигая бедрами и оглаживая себя руками в такт музыке.

Перед глазами Глеба все плыло и колыхалось – комната, занавески, шкаф, Лика, бессовестные китайцы на стене. И вдруг, повинуясь какому-то наитию, он встал и, собрав остатки воли в кулак, принялся хриплым голосом читать из своего секретного «Черного цикла»:

Глеб, тяжело дыша, рванул ворот рубашки. Взвизгнула и затихла музыка. Навалилась духота, от тяжелого запаха лаванды к горлу подкатил комок.

– Дурак! – каркнула с кровати пожилая женщина, завернувшаяся в покрывало. – Кто тебя просил стихи читать, а? Ну кто? Больной, что ли? Ты со всеми девчонками это делаешь?

– Что? – тупо спросил Глеб, тяжело садясь на край несостоявшегося ложа любви. – А вы… кто?

– Дед Пыхто! – зло сверкнула глазами женщина.

Погодин увидел в них знакомую зеленцу и затрясся:

– Не может быть… Не может…

– Что – испугался? – усмехнулась женщина, поднялась и поправила драпирующее ее покрывало. – Конечно, кто хочешь испугается. Другие-то, те, что не поэты, так и уходили. Довольные – и без денег. А ты… Придурок! И зачем ты им понадобился?

– Кому – им? – Глеб все же сумел справиться с неудержимым желанием бежать отсюда сломя голову. – Кто вы? И как вы… это делаете?

– Ведьма я, дурак, – будничным тоном ответила женщина, подошла к окну и с треском раздвинула шторы.

При этом с нее слетело покрывало, но ударивший в глаза мертвый свет уличных фонарей не дал Погодину рассмотреть ведьмину фигуру. Не дал – и возможно, к лучшему.

– Ведьма я, – повторила хозяйка квартиры. – Словотворящая, глаза отводящая… И каждый, кто со мной… ну, это самое… тот мне все имущество отдает. Деньги, душу, все, что захочу. Сам. Такое вот колдовство. А ты его разрушил. Сломал вербальный код. Стихи твои, кстати, ерундовые. Теперь шагай отсюда, Глеб Погодин. Сам не представляешь, чего ты меня лишил! – Она говорила горячо, как говорят только в большом возбуждении. – Они могут рассердиться, лишат меня доступа к источнику. А кто я без него? Старая тетка? Идти к другим? – Женщина фыркнула. – Кому я нужна? Слушай, а может, мы договоримся?

Хозяйка квартиры, осененная какой-то мыслью, присела на кровать, схватила Глеба за руку и горячо зашептала:

– А может, ты сам передо мной раскроешься? Ну, просто так, из жалости? Это не больно, ничем тебе не грозит. А я тебя уж потешу, по-стариковски, зато со смаком… Сам не представляешь, чего лишаешься! Давай!

– Нет! – с трудом выдрав ладонь из по-птичьи цепких пальцев ведьмы, заорал Глеб.

Задевая мебель, он выбежал в прихожую, сгреб в охапку сумку, обувь, куртку и прямо в носках бросился вниз по лестнице.