– Типун тебе на язык. Я одиночка! Понимаешь ты это! Мне не нужны свидетели, я не могу работать ни с кем в паре. Мне будет достаточно просто адреса этого черта, и все. Скажи хоть наконец-то, как его зовут?

– Вот тебе фотография, на обороте имя этого козла, которое мне неприятно даже произносить, и его адрес в Буэнос-Айресе. Говорят, что это вилла, расположенная в одном из самых лучших районов города, среди посольских особняков. Везде телекамеры, полицейские. Ты точно справишься? Подумай еще раз. Времени у тебя совсем не много. Обычно такие дела готовят гораздо дольше.

Я посмотрел на фото: ничем не примечательный человек в белой рубашке и галстуке сидел за столом в своем, очевидно, рабочем кабинете, откинувшись на спинку кресла и сцепив ладони поднятых рук за головой. Поза выражала уверенность. Телосложения человек был среднего, роста, видимо, тоже. Внешность также была какая-то среднестатистическая, ничем особенно не запоминающаяся, кроме белого пуха на голове вместо шевелюры и черных кругов под круглыми, широко посаженными глазами. Узкие губы слегка раздвинуты в какой-то пренебрежительной усмешке. От его фотопортрета не исходило ничего теплого, напротив, все в нем производило негативное и даже немного отталкивающее впечатление. На обороте я прочел:

– Ну, как тебе?

– Скользкий тип, сразу ясно.

– Вот видишь, а я как-то не въехал сразу. Думал, что финансовый гений заплыл в мою гавань, а он и впрямь оказался гением, только не под моим флагом… Эх, сам бы полетел, в глотку бы вцепился. Жаль, нельзя. Последний раз говорю, подумай. Он не так прост, этот Струков.

– Андрей, я верю в себя, и мне очень нужны деньги. Эти два фактора во мне, как битурбированный двигатель в твоем членовозе. Я двигаюсь вперед, как атомный ледокол, тогда, когда я вижу цель. И какой-то пушистый жулик для меня вовсе не айсберг для «Титаника». Я его сделаю, обещаю. А насчет твоего посольского шпиона я подумаю.

– Ну, Марк, делай как знаешь. Деньги я сегодня перевел на твою нелегальную карточку.

– Позвольте, мсье. То есть как это, натурально, нелегальную. Я, к вашему сведению, – лояльный гражданин Российской Федерации, Роман Клименко. И наряду со всеми имею полное право пользоваться всеми благами цивилизации в виде ушных палочек, зубочисток, туалетной бумаги, кофеварок и кредитных карточек.

– Ладно, ладно, не хохми. Хохмач, блин. И без твоих шуточек тошно. Вот что я тебе скажу. Обещай, что, если с тобой что-то случится, ты не расскажешь обо мне ни единого слова.

– Базара нет, фраерок ушастый. А если серьезно: Андрей, я безусловно понимаю, что как пить дать могу оказаться на нарах в тамошнем кичмане, и очень прошу тебя, позаботься о моей семье.

– Само собой, брат. Не парься даже. Будем надеяться, что этого не понадобится и уже через неделю мы с радостью выпьем за богатого мистера Вербицкого.

– Эх, твои бы слова, да Богу в уши…

– Ну, держи краба.

– Давай, не поминай лихом.

Андрей уехал, а я позвонил Свете, которой ничего не рассказывал до последнего момента. Она искренне радовалась переменам, происходящим со мной, и вроде не подозревала, с чем они связаны. Мой звонок застал ее в машине, на подъезде к дому. Но она с радостью откликнулась на мое предложение «посидеть» вместе и через сорок минут подъехала к «John Bull Pub» на Якиманке. Там, как известно, тогда было лучшее в Москве разливное «Kilkenney» – до той поры пока его не испоганили, как и прочее импортное пиво, начав варить все его здесь, в одной бочке, – и великолепная «иберийская» закуска к нему.

Мы сидели лицом к лицу, держали друг друга за руки и говорили о какой-то ерунде. Вдруг она окинула меня взглядом влюбленной, все подмечающей женщины и, стиснув мои руки, заглянула мне в глаза:

– А ведь ты что-то хочешь сказать мне. Что-то тяжелое и неприятное. Говори скорее, не томи, а не то я выйду из себя и ущипну тебя под столом прямо за яйца.

– Ну, не надо так радикально, прошу тебя. Мои яйца еще пригодятся нам обоим, вот увидишь. А я просто должен уехать. На несколько дней. За границу. Вот и все.

– За границу?! На несколько дней?! С кем это? Со своей старой клячей?!

– Света, почему ты так ненавидишь Леру, что она тебе сделала?

– А потому, что кто-то устраивает свою задницу так, что не приходится палец о палец ударять, а все ей приносят! Живет на всем готовеньком, не работает, ни черта не делает!

– Остановись. Мне этот разговор неприятен. Она для меня прежде всего мать моего ребенка.

– Ну да, конечно! «Мать твоего ребенка». Куда уж нам-то, скромным холостым фабричным девчатам, угнаться за столичной штучкой Лерочкой. Мы, в отличие от нее, себе на кусок хлеба сами зарабатываем и ни от кого не зависим. Провинция, что с нас взять. У нас одна работа на уме, а детей рожать нам некогда!