Игорь смотрел на Пэм, и его все больше поражало несоответствие ее внешности и описания, данного ему отцом. Да, она красива, и красота ее лица не плоская, не бесхитростная, бросающаяся в глаза сразу целиком, а многослойная, глубокая, и глубина эта как раз и есть то самое, что принято называть «изюминкой». Игорь отчетливо видел ее, эту изюминку, чувствовал всем своим естеством и, склонный к самоанализу, подумал, что, верно, все идет как надо, если его так тронула эта чужеземная прелесть. Обычно иностранки, особенно американки, отчего-то не вполне естественно ведут себя при знакомстве с русскими мужчинами. Так, будто надевают прозрачный пластиковый кокон, который плохо пропускает любовные флюиды с активной мужской стороны. Игорь имел несколько подобных увлечений, как-никак студент МГУ, а значит, всегда относился к наиболее «продвинутой» части молодежи. К той среде, в которой можно было встретить девиц самого разного происхождения, чем Игорь и пользовался вполне успешно, если считать мерилом успешности доведение отношений до постели. Если же нет, то дальше постели дело не доходило, и чудом залетевшие в Москву иностранки, погостив немного в этом городе эпохи переходной экономики, в некотором ужасе возвращались домой, к столь милой и привычной их сердцу стабильности. Поддерживать отношения с русским бойфрендом в их планы явно не входило. У Игоря даже появился стереотип в отношении иностранок: «туповатые и бездушные». С этим стереотипом он и жил до того дня, когда встретил Пэм, а потом все, что было раньше, исчезло. Весь тот немудреный, выложенный из кирпичей домишко под названием «жизненный опыт» в одночасье ушел под землю, провалился в тартарары. Пэм была рядом с ним, сидела напротив него, пила холодное белое вино и совершенно не была похожа ни на одну из бывших подружек Игоря. Он не относился к тому сорту людей, кого называют созерцателями – теми, кто просто идет по жизни и принимает ее такой, какова она есть. «Зачем вдаваться в суть вещей и напрягать мозг», – думают созерцатели, и в этом они по-своему правы, ведь не может решительно весь мир быть населен сплошь циничными логиками. Игорь любил созерцателей, они казались ему простаками, которыми было легко манипулировать.

Он глядел на Пэм и наконец понял, откуда в ней эта бездонная глубина, которая столь красива на поверхности и столь восхитительно неожиданна, если начать тонуть в ней и, возможно, так никогда и не нащупать твердого дна. У нее были совсем не женские глаза, вот в чем дело. Глаза Пэм вообще навряд ли можно было назвать глазами человека, скорее это были глаза какого-то бесконечно мудрого пришельца, живущего среди людей и утомленного своим вынужденным общением с низким для него интеллектом. Нет, они не сверлили насквозь, не выражали снисходительной насмешки и не казались тем, что называется «устало знающие наперед», они просто были нездешне прекрасными, и все тут.

В эти глаза невозможно было не влюбиться, а заодно и в их хозяйку. Пэм в свои тридцать была очаровательной женщиной с внешностью и грацией двадцатилетней девушки. Ее совершенство начиналось от кончиков длинных пальцев рук, поднималось к изумительной красоты волосам, таким черным, словно сама ночь отдала им свой цвет, опускалось ниже и обрисовывало подчеркнутые ее деловым костюмом формы идеального сложения, преодолевало границу юбки и открывало ноги, которым могла бы позавидовать любая топ-девочка, зарабатывающая на жизнь ходьбой по подиуму.

Они вместе смотрели, как к посольству, завывая сиренами, подкатывали кареты «Скорой помощи», как выносили на носилках высокопоставленных гостей, пострадавших от тумаков своих собратьев по шпионско-дипломатическому цеху, и Пэм вдруг спросила:

– Нравится?

Игорь не стал разыгрывать непонимание и честно ответил:

– Скорее да. Я ведь, по большому, счету вступился за престиж своей страны.

– Это так много для тебя значит?

– Видимо, да, если я закатал тому турку, или кто он там, в подбородок.

– Он арабский шейх, зять султана Брунея и миллиардер.

Игорь поперхнулся куском баранины и закашлялся. Кусок попал в дыхательное горло и закрыл путь воздуху, тогда Пэм вышла из-за стола и хорошенько приложила кулаком по спине Игоря. Кусок вылетел обратно на тарелку, а Игорь сквозь кашель кивком поблагодарил свою находчивую собеседницу:

– Черт, я даже подавился от такой новости. Зять брунейского султана?! Впрочем, я рад. Лишний раз убеждаюсь, что состояние и хорошие манеры вовсе не обязаны уживаться в одном человеке.

Пэм рассеянно кивнула, думая о чем-то своем. Она допила вино и только тогда наконец задала Игорю первый «нужный» вопрос:

– А что ты сделал там, в зале? На людей было больно смотреть; они словно превратились в голодных животных, дерущихся из-за подачки. У тебя гипнотические способности?

– Не знаю… Просто иногда я чувствую себя так, словно мой мозг начинает работать в тысячу раз быстрее, и тогда мне хочется приказать людям делать самые неожиданные вещи, например, колошматить друг дружку, или есть землю, или плакать – что угодно. Мне в такие минуты кажется, что я все могу.

Пэм очень серьезно посмотрела на него:

– Все никто не может, а ты в действительности можешь лишь кое-что.

Игоря ее ответ задел за живое. Он прищурился и спросил:

– Тебе доказать?

– Попробуй…

Игорь попытался вызвать в себе то самое состояние «ускорения», которое он применил совсем недавно, но у него ничего не получалось. Он ничего не чувствовал! Все вокруг оставалось прежним: и веранда ресторанчика, и стол, и Пэм, без улыбки смотрящая на него, и пара темпераментных итальянцев за соседним столиком, осыпающих друг друга целыми каскадами слов своего быстрого и легкого языка. Он зажмурился, но это не помогло. Тогда он открыл глаза и пробормотал:

– Ничего не получается.

– И не получится. Ты не умеешь управлять тем, что живет внутри тебя. Оно само проявляется тогда, когда тебе грозит опасность. Ведь если что-то случится с тобой, то пострадает и оно, не так ли?

– Но что это? – Игорь задал этот вопрос искренне и с тайной надеждой наконец-то узнать природу своего дара. Ему так же искренне ответили:

– Это твое зло, Эгер.

– Но зло есть в каждом из людей! Есть даже такие, кого называют «ворлоками» или «злыднями», а я тут при чем? Я всегда относился к категории незлобных тварей, Пэм.