– Ты ожидаешь, что я сделалась совсем тупой и собираюсь ждать каждого твоего слога, словно из твоих губ капает золото?

Маркиз фыркнул:

– Это было бы довольно неприятно. Ну ладно. Мы говорили о тебе.

– Обо мне. О цене, вероятно? – Значит, он совершил туже ошибку, что и Редмонд, и направился не к тому родителю за… за тем, что он хотел от нее. – Не для исповеди, я надеюсь.

– У меня нет ни малейшего желания скрещивать шпаги с твоим отцом, Джилли. Беседа носила приватный характер, но мы не коснулись твоих пристрастий и антипатий.

Как будто ее отец что-либо знал о ней.

– И? – спросила она. – Вы пришли к каким-то интересным выводам?

– Все, что касается тебя, очень интересно. – Он наклонился к ней. – Я мечтаю о дальнейших исследованиях.

– А что… – Она поперхнулась и откашлялась. – Что дает тебе основания думать, что я позволю тебе эти «дальнейшие исследования», как ты выразился?

– Я так думаю, потому что ты отделалась от Редмонда в первую же подходящую секунду, – шепотом пояснил он. – Я хочу, чтобы ты знала, Эванджелина, что тот эпизод в складской комнате был лучшим в моей жизни. Если бы было больше времени, думаю, ты не была бы разочарована.

Разочарована? Он вынудил ее издать звук, о котором она и подумать бы не могла.

Вероятно, он прочитал выражение, отразившееся на ее лице, потому что засмеялся.

– Я хочу сказать тебе, моя дорогая, – продолжил он так же тихо тем же доверительным тоном, – что будет еще лучше. – Он коснулся губами ее уха. – И я намерен оказаться с тобой наедине, чтобы показать все должным образом. И продемонстрировать, что тот предыдущий эпизод не был всего лишь счастливой случайностью.

По ее телу прошла дрожь. Это были всего лишь слова – и, тем не менее, она снова почувствовала пламя в лоне.

– Прекрати этот разговор, – неуверенно проговорила она.

– Нет. Я сейчас хочу описать тебе, как мы будем снимать друг с друга одежду. Мы начнем с моего галстука, потому что я хочу ощутить, как твои губы целуют мне шею. Затем…

Музыканты на балконе заиграли вальс. Их вальс.

– Если ты станешь продолжать в таком духе во время нашего танца, я упаду в обморок, – проговорила она, пока он вел ее к центру зала.

– Сомневаюсь в этом, – возразил Коннолл с лукавой улыбкой, – но как знаешь. – Положив руку ей на талию, он закружил ее в вальсе.

Эванджелина уже и раньше заметила, что он был искусным танцором, но сейчас, когда у нее была возможность сравнивать, она могла бы сказать, что он танцевал так же великолепно, как и занимался любовью. И это был вполне справедливый комплимент, сказала она себе.

– Пенни за то, чтобы узнать, о чем ты думаешь, – пробормотал он, привлекая ее к себе ближе, чем того требовали приличия.

– Я просто думала о твоих умениях, – призналась она, чувствуя, как заполыхали сначала щеки, а затем и все тело.

– И каков уровень моих умений, смею я спросить?

– Если бы ты был студентом, я поставила бы тебя во главе списка в твоем классе.

Он снова засмеялся. Ей нравились звуки этого веселого смеха, лишенного сарказма, которого было немало в его речи.

– Я просто скажу спасибо и верну тебе, в свою очередь, комплимент.

– Ты обещал, что расскажешь мне о Франции, – сказала Джилли, делая вид, что его комплимент не столь уж ее порадовал.

– Обещал. Очень хорошо. Ты предпочитаешь задавать мне вопросы или я расскажу тебе всю историю?

– Всю историю, если можно.

– Позволь мне прежде сказать, что я хотел бы, чтобы ты никому об этом не рассказывала, – сказал он, глядя ей в глаза.

Она кивнула:

– Обещаю. Коннолл улыбнулся:

– Спасибо. Я собираю произведения искусства. В большинстве своем это картины, но есть также и скульптуры. Обычно я очень разборчив, приобретаю одну или две работы в год. Однако в начале этого года один из моих людей сообщил мне, что на его студию в Париже нагрянули люди Бонапарта и продали ему картины по цене гораздо ниже их стоимости за наличные.

– Наличные. Разве это не обычно…

– Бонапарту нужны были наличные для покупки оружия. До меня дошли также слухи, что Веллингтон начал засылать шпионов, чтобы уничтожить ценные картины и лишить Бонапарта возможности укрепить свое положение во Франции. И тогда я отправился в Париж и приобрел около шестидесяти картин у различных художников и даже в музеях. Я не хотел, чтобы они были уничтожены или потеряны для истории.

– Шестьдесят полотен? – переспросила Эванджелина.

– Я бы приобрел и больше, но за мной шли по пятам люди Бонапарта. Я не хотел, чтобы меня сочли предателем или идиотом дворянином, которого нужно с помощью выкупа вызволять в Англию, поэтому я упаковал десять ящиков и ускользнул домой.