— А математика? А письмо? — робко заикнулась Софочка, но ее вопрос прошелестел мимо. Учительница только слегка приподняла черные бровки и, не отвлекаясь на пустое, пела свою песню. Ребенок, который усвоил значение коллектива, будет в жизни счастлив, кен, кен! — сияла крупными белыми зубами учительница, но тут визг и топот отвлек внимание обеих. Коллективизм вовсю развивался в углу класса: две девочки, черненькая и рыженькая, визжали и таскали друг дружку за волосы. А Левочка сидел за своим столом и опять что-то рисовал.

Софочка вернулась домой потрясенная. Левочка вполне может вырасти неучем! Даже должен! Но, отзывчивая на чужие неприятности Дора, у которой было трое разновозрастных шлимазлов (к ним причислялся и муж), ее успокоила и всё объяснила. Дети растут здесь свободно, никакого принуждения, в младших классах всюду творится то же самое. Зато в старших классах дети берутся за ум, начинают учиться, родители нанимают репетиторов и — всё в порядке! Софочка была потрясена еще раз. Откуда у Левочки появится ум, если он сейчас не наберется его, и откуда у нее будут деньги на репетиторов!

Она поделилась своим возмущением с Веней, он сочувственно ее выслушал, немного подумал и сказал: — Хочешь, я буду с ним заниматься? У меня по математике была четверка. Надо глянуть в его учебники.

Конечно, Софочка захотела. Ребенок должен получить образование!

Левочку таки поставили в угол. За то, что рисовал учительницу в «неприличном виде», за то, что накануне припозднился вечером и не думает, что мать волнуется, за то, что. Набралось много «плохих поступков, которые не делают другие (подразумевалось — хорошие) мальчики», и Софочка поставила его в единственный свободный угол в салоне. На пятнадцать минут — больше не получилось, пора было обедать. Не может же ребенок ходить, нет, стоять голодный, и так ребра просвечивают. Потом постоит, думала Софочка, собирая на стол в кухне тарелки и прислушиваясь к звукам в салоне. Не вытерпела, прошла по узкому коридорчику и заглянула… Левочка с очень грустным лицом стоял, опустив долу глазки, а Веня ему что-то тихо говорил. Левочка поднял рыжие ресницы, усиленно моргнул, выжимая слезу, но слеза не выжалась, и он только утвердительно кивнул головой, видимо, не согласиться с Вениными словами не было никакой возможности. Софочка тоже заморгала, но слеза так же не выжалась, и она вернулась к тарелкам. Через минуту крикнула: — Обедать! — И добавила потише: — Всем.

Левочка, против привычки, ел медленно, тщательно прожевывая каждый кусочек, чему до сих пор безуспешно учила его Софочка, всё съел и даже вытер, не спеша, хлебом тарелку и задумчиво теперь жевал этот хлеб, с большим интересом разглядывая на тарелке цветочки. Видимо, с надеждой ждал амнистии.

Веня, давно покончив с обедом, возился в коридорчике — с утра задумал делать шкафчик для обуви, всё уже было припасено, на улице чего только не валяется, даже диваны выбрасывают совсем целые, а уж дощечек всяких — завались. Веня поглядел, как Левочка неуверенными медленными шажками направляется в ненавистный угол и сказал:

— Ну-ка, Лева, иди помогай, я один тут не справлюсь.

Левочка так и кинулся на зов, словно мечтал об этом шкафчике долгие годы.

К вечеру, объединенными усилиями, шкафчик был готов, внесен в салон, пристроен возле двери и поделен по полочкам. Левочка с удовлетворением раскладывал на своей полочке сандалии и кроссовки и косился на мать. «Хороший шкафчик», — сдержанно похвалила Софочка, и Левочка запылал всей своей рыжиной — веснушками, ресницами и голубыми глазами в рыжих точечках. С довольным видом он прошелся по комнате.

— Мама, а давай, поставим его в этот угол, здесь ему будет удобно. А то у дверей некрасиво.

О, хитрое еврейское дитя!

Веня умудрился где-то вывихнуть палец и не мог рисовать. Он заскучал. Часика два в день он занимался с Левочкой, потом отпускал довольного окончанием мучений ребенка во двор, а сам с грустным лицом слонялся по комнате. Софочке это не нравилось — еще депрессия начнется, только и говорят вокруг и пишут в газетах про эту депрессию. В Союзе никто о ней понятия не имел.

Чтобы не оставлять Веню скучать одного, Софочка взяла его с собой на шук. Но там он куда-то делся. Исчез человек, как провалился. Софочка бегала с тяжелыми пакетами по рынку (тележку не взяла, рассчитывая на Веню), расталкивая неповоротливые чужие спины, зацепила ногой чью-то тележку, так, что та грохнулась, и пришлось бежать, унося ноги от гнева хозяйки, и тут, наконец, она увидела Веню. Он стоял возле маленького бассейна с живыми карпами и жадно их разглядывал. Софочка обрадовалась — нашелся! И сама удивилась этой радости. Став за спиной Вени, стукнула себя кулачком по лбу, приводя мыслящее устройство в надлежащее состояние. Софка, Софка, чего это ты? Куда он денется? Кому он нужен?…А что это за фифа рядом с ним стоит?

Возле Вени, что-то слишком близко, стояла маленькая полная и аккуратная дамочка и тоже глядела на рыб. Она что-то сказала Вене, он кивнул. У Софочки внутри ворохнулось недовольство.

— Веничка, — ласково пропела Софочка, вдруг сама не узнавая своего голоса. — Что ты здесь стоишь? Или рыбки хочешь? Так я вчера купила к Песаху двух карпов.

Дамочка оглянулась на Софочку, повернулась и ушла. Софочка проводила ее недружелюбным взглядом — ноги-то, ноги, выровняла бы их сначала, а походка — корова и только! Ходят тут, прилипчивые.