— Простите, Всеволод, я не хотел обмануть ваших ожиданий. Но поверьте мне, мальчик подрастёт, научится контролировать свои поступки и понимать законы жизни. А сейчас, главное, не сломать его дух, а попытаться объяснить, что в мире не всё так просто устроено, и есть определённые рамки.

— Боюсь, к тому времени, когда это произойдёт, мне с семьёй придётся уехать на необитаемый остров. Ибо имея такого невоспитанного, странного сына, я растеряю друзей и знакомых, а моя репутация достойного члена общества растает как дым.

— Всеволод, вы слишком строги к Генри, я уверена, всё встанет на круги своя. Он исправится и будет хорошим, послушным мальчиком, — подала голос молчавшая до этих пор, герцогиня, — он просто очень любознателен. Я смею вам дать совет впрямую ему ничего не запрещать и впрямую ничего не разрешать и вы увидите, что в конце концов, он сделает правильный выбор.

— Полноте вам, Эдель, если не прекратить этот бред сейчас, боюсь, это приведёт к необратимым последствиям, сейчас за него выбор сделаю я, а свои советы по воспитанию сына оставьте при себе, — герцог с досадой махнул рукой и видимо, что-то решив для себя, уже более спокойным голосом, сказал, — не вижу другого выхода, да пожалуй, так и надо поступить. Завтра же, я напишу моему сослуживцу и доброму другу письмо. Он состоит в опекунском совете при кадетском корпусе. Только военная служба с её порядком и дисциплиной сможет исправить ситуацию.

— Сжальтесь, Всеволод, Генри совсем дитя. Он наш единственный сын. Вспомните, как долго, мы ждали его появления на свет. Сколько я пролила слёз, сколько времени молила бога об этом, — герцогиня встала с дивана, но видимо, от горя ноги не повиновались ей, она упала на колени, сложила руки в молитве и еле сдерживая рыдания, сказала, — умоляю вас, не делайте этого.

— Именно потому, что это мой единственный сын, я не хочу потерять его и сделаю всё так, как решил, — Всеволод был не приклонен, — прошу простить меня, господин Баровский, позвольте откланяться, у меня много дел.

Герцог учтиво поклонился и ушёл. Юлиан помог рыдающей матери подняться, усадил её на диван. Она, безуспешно пыталась успокоиться, вытирала слёзы кружевным платком.

— Боже мой, что же будет? Вы видели, сколь решительно он настроен? Что делать? Что же делать мне? Посоветуйте. Мой бедный мальчик! Что будет с ним среди этих солдафонов?! Он такой ранимый, он не приспособлен к жестокой жизни в казарме? Это сломает его! Помогите, умоляю, помогите мне вразумить Всеволода. Боже мой, я не переживу разлуки с моим мальчиком, это убьёт меня, — Эдель разрыдалась в полный голос.

— Прошу вас, мадам, успокойтесь, не надо так отчаиваться, всё образуется, — Юлиан взял её руку, ободряюще пожал её, — я думаю, всё будет хорошо. Всеволод остынет, успокоиться, всё взвесит, хорошенько подумает. И, будем надеяться, сменит гнев на милость.

Юлиан пытался утешить её, но сам не верил в свои слова. Зная крутой и жёсткий нрав герцога, он был абсолютно уверен в том, что гнев родителя не пройдёт ни завтра, ни через неделю, и он обязательно сделает так, как решил.

Сборы были действительно, недолгие. Уже на утро следующего дня, лишь солнце позолотило вершины деревьев, служанка вывела из дома на улицу сонного мальчик, в походной одежде. Он, стоя у парадного входа именья Яровских, потирая кулачками глаза и, видимо, ещё не проснувшись толком, не понимал происходящего, зачем его подняли так рано, куда надо ехать? Возле ступений стояла запряжённая карета с родовым гербом. Герцог, в парадной одежде, был строг сильнее обычного и сосредоточен, отдавая последние распоряжения. Он отдал денщику сопроводительное письмо, написанное ночью. Стоял, натянутый, как струна, сложив руки за спиной, покачиваясь с носка на пятку. Из дома, поддерживаемая с обеих сторон под руки служанками, еле держась на ногах, вышла герцогиня. Опухшее лицо, с тёмными кругами вокруг заплаканных глаз, говорило о бессонно проведённой ночи. Яровский, что бы избежать долгих проводов и лишних слёз, приказал отправляться в дорогу. Денщик взял мальчика за руку. Вздох отчаяния вырвался из груди бедной матери, служанки захлюпали носами. Собрав последние силы, женщина бросилась к ребёнку, стала целовать его лицо, глаза, щёки, маленькие ручки, обняла, прижала к своей груди.

— Крепись, мой мальчик, я буду умолять отца, что бы он забрал тебя оттуда, как можно скорее. Я люблю тебя, дитя моё, — шептала она.

На лице мальчика появилась плаксивое выражение, но, посмотрев на отца, он быстро вытер руками накатившие слёзы, и дрожащим голосом произнёс:

— Ничего, ничего, маменька, я справлюсь, не плачьте, я вас тоже очень люблю.

— Ну, довольно, довольно разводить сантименты, — герцог, досадливо поморщился.

— Да, сударь, я готов, — уже твёрдым голосом ответил сын.

В его голосе появились такие жёсткие нотки, что даже отец, от удивления, вздрогнул и посмотрел на сына, не ожидая от него таких разительных перемен. Мальчик, как-то по военному, одёрнул курточку, прищёлкнул каблуками, (он видел, как это делал отец) и, сбежав по ступеням, сел в карету. Кучер натянул вожжи, и карета тронулась в путь, увозя маленького мальчика в новую, суровую жизнь. Герцогиня, без сил, упала на колени, закрыла лицо руками. Рыдания сотрясали её плечи. Служанки подбежали к ней, помогли подняться. Опершись на их руки, несчастная мать посмотрела на мужа.

— Вы бессердечный, жестокий человек, я никогда не прощу вам этого, — тихо произнесла она и, еле передвигая ногами, ушла в дом.

Герцог стоял и, молча, провожал взглядом удаляющийся экипаж. На его лице отразилось внутренняя борьба чувств. «Прав ли я? Может, действительно, погорячился и надо было выждать время и побольше уделять сыну внимания? Честно признаться, ведь мне нравилось то, как он отстаивает своё мнение. В девять лет не каждый ребёнок способен на это. Нет, пожалуй, всё-таки я прав. Дисциплина, дисциплина и ещё раз дисциплина. Сможет устоять, ещё спасибо мне скажет. Но каков упрямец! Даже не попрощался!» с такими мыслями герцог бросил взгляд на дорогу.