Теперь я уже не знала, хорошо ли сделала, что отказалась ехать с Дружининым. Наверное, я смогла бы удержаться от разговоров на темы, которые он мне предложит, а заставила бы говорить его самого. Я бы и время провела приятно и горбуна не обидела, а что он обиделся, я не сомневалась, достаточно было вспомнить короткое прощание и его поспешный уход. Но, с другой стороны, у меня не было причины его жалеть, раз он не жалел меня, смеясь надо мной и используя как ширму для свободного входа в этот дом.

Когда надеваешь одежду, которая давит, стесняет движения или даже причиняет боль, её можно снять и надеть другую, удобную, но как избавиться от душевной муки? Принято думать, что работа отвлекает от тяжёлых мыслей. Наверное, какая-нибудь и отвлекает, но только не посадка луковиц. Я специально принесла маленькую скамеечку, чтобы с большей полнотой отдаться работе, но мне и она не помогла. Я просидела на ней полчаса, перебирая луковицы и десять раз без всякой причины переложив их с одного места на другое, а думать о горбуне не перестала.

Меня спасла Нонна. Едва она появилась, ведя за руку Марту, с Петером, следующим за ними, как во мне возродились прежние опасения за свой наряд, заслонивший от меня мысли о Дружинине.

Марта сразу же подбежала ко мне, а Петер весело поздоровался по-английски.

— Я не стала терять времени даром, сказала Нонна, — и пригласила Петера с собой. — Ты собралась поработать?

— Ты бы хоть предупредила! — воскликнула я. — Посмотри, на кого я похожа!

— Прекрасный вид, — одобрила Нонна. — Как раз то, что нужно.

Она показалась мне бледной, осунувшейся, охваченной нервным возбуждением. В этот миг она была почти весела, но меня бы не удивило, если бы она совершила какой-нибудь неожиданный поступок, заплакала бы или закричала.

— Если я о тебе не подумаю, сама ты ни на что не решишься. Сходи погулять с ним и с Мартой, да веди себя поумнее. Ты ему нравишься, и только от тебя зависит дальнейшее.

Меня не устраивало столь скорое разворачивание событий. Я была совсем не готова к каким-то совместным прогулкам, а тем более — решительным объяснениям. До сих пор я жила спокойно и неторопливо, нимало не заботясь о создании семьи, а теперь об этом думают за меня, да ещё усердно толкают на решительные шаги. Но все мои возражения и приведение веских причин для отказа идти гулять разбились о гранитную непоколебимость Нонны. По-моему, она даже не прислушивалась к моим отговоркам, находясь во власти своих собственных дум. Что бы мне стоило быть повнимательнее к ней, присмотреться, попытаться понять её или, если я не способна на такой подвиг, быть к ней немного ласковее. Нет же, я досадовала на неё, и это чувство не давало проявиться даже благодарности за то, что моя подруга заботилась обо мне и пыталась на свой лад обеспечить моё счастье.

Если бы мы остались с глазу на глаз с Нонной, я всеми правдами и неправдами сумела бы убедить её, что с радостью пойду гулять вместе с Петером и Мартой завтра или послезавтра, словом, в любой день, но только не сегодня. У меня не было настроения с кем-то куда-то идти, говорить о чём-то постороннем, в то время как все мои мысли сосредоточены на горбуне, каждый нерв напряжён и раздражается от любого слова, не относящегося к моему недругу. В этом я ей, естественно, не призналась бы, а придумала что-нибудь поэффектнее и неотразимее. Но мы были не одни: рядом стоял Петер, а Марта цеплялась за меня и заглядывала мне в глаза. Пришлось уступить, взять Марту за руку, улыбнуться Петеру с таким видом, словно я с утра ждала нашей встречи, и согласиться. Мне даже подумалось, что, благодаря датчанину, я отвлекусь от скверных переживаний.

— Мне надо переодеться, — спохватилась я. — Пойду в дом.

Нонна пошла вместе со мной. Она говорила разумно, двигалась, как обычно, но, вместе с тем, производила впечатление невменяемой, а я, вместо того, чтобы присмотреться к ней, всё ещё размышляла о горбуне, отвлекаясь иногда лишь для того, чтобы взглянуть в зеркало.

— Ты собиралась сажать лук? — спросила она.

— И лук, и салат, и даже редиску, — ответила я, прикидывая, как подходит красная блузка к вышитой юбке. Оказалось, неожиданно удачно, не так эффектно, как в сочетании с чёрной юбкой, но достаточно броско и, вместе с тем, не вызывающе, как и подобает для прогулки. Если бы горбун услышал сейчас мои мысли, он (не будучи женщиной и не понимая, какое блаженство знать, что одежда на тебе элегантна и сидит ладно) получил бы дополнительный повод меня презирать.

Зачем я вспомнила про Дружинина? Только-только я стала примиряться с прогулкой и думать не только о неприятном, как случайная мысль свела на нет все мои усилия.

— Я посажу их, — предложила Нонна.

— Зачем? — возразила я. — Поедем вместе. Я сама всё посажу, когда вернусь.

Нонна постучала себя по лбу, жест самый что ни на есть советский, и это говорило, насколько крепко в ней сидела родная культура.

— Совсем с ума сошла? Что там делать мне? Мешать? Я останусь здесь, посажу овощи и… исчезну. Ты готова? Ну, иди. Будь счастлива, дорогая.

Она коснулась моей щеки холодными губами и, выйдя на веранду, помахала нам рукой. Не знаю, в чём дело, но, когда я оглянулась на неё, у меня защемило сердце.

Мы покатались по городу, выходя в наиболее приятных для пеших прогулок и интересных для Марты местах. Впрочем, девочке доставляло радость моё общество, и она не отказалась бы от самых скучных осмотров памятников, лишь бы могла держать меня за руку. В другое время это бы меня тревожило, но тогда все мои чувства были заполнены словами, поступками, намерениями и даже предполагаемыми мыслями Дружинина, так что у меня едва хватало сил притворяться довольной и оживлённой. Ребёнок помогал мне в этом. Не будь здесь Марты, наша поездка оставила бы по себе тяжёлое воспоминание, потому что сразу же исчезло бы связующее звено между Петером и мной, я не смогла бы и дальше демонстрировать жизнерадостность, а датчанин не сумел бы добиться непринуждённости в беседе при скудном запасе английских слов, которым я располагала. Мне оставалось лишь благословлять присутствие с нами девочки, не думая о будущем.