— Хорошо, отдавайте, если вам не жалко, но при условии, что палачом буду я.

— А я-то поверил, что вы инженер, — пробормотал горбун в мнимом смятении.

— У меня одна основная специальность, но я овладела многими смежными, к тому же есть и увлечения, — объяснила я. — А что я не могла ему сказать? Я ему всё сказала, даже об Агате Кристи.

Дружинин улыбнулся не без грусти.

— Кое о чём вы не догадываетесь, Жанна, — сказал он.

Я не обратила внимания на эти слова, потому что вспомнила, наконец, эпизод, который разъяснил мне, что полагаться на любезность полиции не следует. Как же Хансену не похвалить мою блузку, если в тот раз, когда он остался с нами обедать, Ира объявила, что я набиваюсь на комплименты, а кто-то, не то Ларс, не то горбун, сказал, что девушки любят, когда их называют прекрасными. Мне блузка очень идёт, я знаю это сама, но вовсе не обязательно, что Хансен, и в самом деле, это заметил. Вполне могло быть, что наши вкусы расходятся, и он похвалил мой наряд не совсем искренне. А как бы мне хотелось ему понравиться!

— Жанна, Петер спрашивает, что вам сказал Хансен, — сухо перевёл горбун вопрос датчанина.

Не знаю, что на меня нашло, но я ответила:

— Сказал, что мне очень идёт блузка.

Дружинин рассмеялся, но в этом он был не одинок. Чтобы рассмешить людей, требуется очень немногое, и это видно на моём примере. То ли они были в таком напряжении, что ухватились за первую же возможность разрядиться, то ли отныне я должна себя считать перлом остроумия, но все, знающие русский язык, расхохотались, а когда горбун перевёл мои слова недоумевающим датчанам, то и Петер с Хансом присоединились к общему веселью. Ладно, горбун рад любой возможности надо мной посмеяться, Ханс ещё очень молод, но Петеру можно быть поумнее, а уж все мысли Нонны должны быть направлена на своего несчастного мужа, так что не только смех, но даже мимолётная улыбка не вправе появляться на её губах.

— Что я такого сказала? — спросила я, поневоле заражаясь воцарившимся здесь настроением. — Что за легкомыслие в такой трагический момент? Любезный господин Хансен заставил меня рассказать час за часом обо всём, что я делала все эти дни.

Дружинин сейчас же забормотал по-датски, и Петер получил исчерпывающий ответ на свой вопрос.

Я предчувствовала, что горбуну захочется поговорить, причём он о своей собственной беседе с полицейским не расскажет или отделается поверхностным пересказом, а меня будет допрашивать долго, с пристрастием, и, может быть, найдёт какой-нибудь повод надо мной посмеяться.

— Вы не волнуетесь о своём родственнике? — спросила я.

Горбун сразу поскучнел, а Нонна благожелательно улыбнулась, показывая этим и своё сочувствие, и своё расположение. Удивительное всё-таки создание эта Нонка. К горбуну, душа которого уродливее, чем его тело, она будет питать самые тёплые чувства, а на Иру таить злость, хотя во всём надо винить Ларса. Если женатый человек чист и честен, то ни одной женщине не удастся его завлечь, а если пришла настоящая любовь (я допускаю и эту возможность), то он не будет обманывать жену и лгать на каждом шагу.

Горбун ответил так просто, что даже немного расположил меня к себе:

— Очень волнуюсь.

— Наверное, Хансен вас отпустит, — предположила я. — Он ведь уже переговорил с вами.

— Теперь уже поздно, — покачал головой Дружинин. — Мой дядя не будет ждать и пяти минут сверх назначенного срока.

— Как же теперь быть? — поневоле забеспокоилась я, почему-то решив, что этому поборнику точности, если он хочет следовать своим принципам даже в чужой стране, ничего не остаётся делать, как только отправляться обратно в Англию.

— Теперь мне предстоит встретиться с ним дома и выдержать тихую бурю, — Дружинин улыбнулся. — Как классический англичанин, он очень сдержан, даже во гневе, но легче мне от этого не будет.

Я не могла представить, как кто-то выговаривает горбуну за какой-нибудь проступок, а тот покорно внимает, оправдывается, да ещё, может быть, просит прощения. Мне он представлялся настолько уверенным и самостоятельным, что никакие родственные связи, а тем более — родственные узы, не могли над ним тяготеть. Но, узнав, что есть человек, который наделён властью командовать горбуном, я пожалела, что он «классический» англичанин и в своём арсенале имеет лишь суровый тон, а не мощные кулаки. Наверное, этому подлому горбуну полезно было бы надавать несколько крепких оплеух.

— У вас уважительная причина, Леонид, — напомнила Нонна. — По-моему, вам не надо волноваться.

— Я особенно и не волнуюсь, — признался горбун. — Дядя знает, где ключ.

К моему глубокому сожалению, действительно, не было похоже, чтобы он волновался, а ещё больше я досадовала на то, что причина, из-за которой Дружинин не встретил своего дядю, была, вне всякого сомнения, уважительной.

После Иры вызвали Нонну, потом тётю Клару и, наконец, Ханса. На этом полицейский закончил опрос свидетелей, рекомендовал соблюдать осторожность, разрешил Нонне поехать в больницу, чтобы убедиться, что её мужу не угрожает опасность, и покинул нас, взяв на экспертизу всё, что нашёл нужным.

— Я поеду с тобой, — хмуро и решительно объявила Ира засобиравшейся подруге.

Нонна не ответила ни «да», ни «нет», решив, по-видимому, уступить и оставить выяснение отношений до более подходящего момента, но на её лице появилась маска сдержанного раздражения.

Тётя Клара была настолько потрясена развёртывающимися событиями, что способна была только выразить надежду, что этому ужасному случаю найдётся естественное объяснение и не нужно будет подозревать каждого из близких друзей в совершении столь страшных преступлений.