— Дело оказалось сложнее, чем предполагалось, — прошептал над моим ухом горбун, когда носилки с больным вынесли из дома, а мы собрались в гостиной.

Я кивнула.

— По-моему, передвинув чашки по методу Агаты Кристи, вы сильно затруднили работу полиции, — нашёптывал горбун.

— Спасла жертву, но подставила Ларса, — горестно возразила я.

— Получилось забавно, — пробормотал Дружинин, но не стал развивать свою мысль.

Мне захотелось отойти от этого человека, потому что посеянное Ирой подозрение вновь пробудилось от его холодных слов. Мне касалось, он знал, что должно было произойти и кому предназначался яд, но уверен в своей безнаказанности и спокойно принимает игру случая, как нечто забавное, но не нарушающее его планов. Я хотела сделать шаг в сторону, но горбун не дал мне осуществить своё намерение, удержав меня за локоть.

— Не уходите, Жанна, — строго произнёс он, и я покорно осталась на прежнем месте.

Горбун испытующе глянул мне в глаза.

— Как вы предполагаете, кто жертва? — совсем тихо спросил Дружинин, наклоняясь ко мне.

Я не решалась произнести имя своей подруги, потому что у горбуна, если он был преступником, могли возникнуть определённые подозрения насчёт меня.

— У вас ведь есть какая-то теория? — предположил он. — Меня интересует именно ваше мнение.

— Теории-то есть всегда, но они чаще всего бывают ошибочны. Я не Пуаро, а скорее, Гастингс, поэтому мне лучше помалкивать.

— Гастингс? — горбун усмехнулся. — Вы не Гастингс, Жанна, а кое-кто другой.

— Доктор Шеппард, — подсказала я с неприкрытым, как надеялась, сарказмом.

— Это… это… Откуда это?

— Из "Убийства Роджера Экройда", — подсказала я. — Помните, он с самого начала вёл записи и, вроде бы, ни о чём не подозревал, а потом выяснилось, что он-то и есть убийца. Но что я говорю? Вы же не любите детективы и не можете этого помнить.

Взгляд горбуна выразил укор.

— Ваше ехидное замечание, барышня, я пропускаю мимо ушей, — предупредил он. — А про вашего Шеппарда я вспомнил, но вас этим именем никогда не назову.

— Спасибо.

— Даже Хансен вас не подозревает, хотя и мог бы.

Я сразу воспрянула духам.

— Вы знаете точно, что не подозревает?

— Мне так кажется, — более чем уклончиво ответил несносный горбун. — А теперь я попрошу вас вспомнить, какие чашки и куда вы передвигали.

Если бы я помнила или могла вспомнить, я бы ему ни за что не призналась, чтобы не оказаться очередной жертвой, но я чисто машинально переставила несколько чашек и даже лично себе не могла сказать, к каким из них прикасалась.

— Не помню, — ответила я.

Горбун задумался, а я, вместо того, чтобы поразмыслить над тем, рад мой собеседник этому ответу, не рад или сомневается в моей искренности, вдруг осознала, в какое идиотское положение себя поставила. Как теперь объяснить Хансену, зачем мне потребовалось трогать посуду? Правда, кроме Дружинина, никто не знал о моём опыте, так что оставался шанс столковаться с ним насчёт будущих действий. Поглощённая собственными переживаниями, я упустила из виду, что мою просьбу он не только охотно удовлетворит, но, возможно, она сыграет ему на руку.

Чтобы не привлекать к себе общее внимание, я не стала звать его, а незаметно потянула за рукав. Горбун, кажется, не ожидал, что я могу обратиться к нему так бесцеремонно, потому что очень живо повернулся ко мне и, по своему обыкновению, так и впился взглядом мне в лицо. Впрочем, минуту спустя я решила, что его не столь поразила моя вольность, сколько он испугался, не вернулась ли ко мне память, и не наведу ли я полицию на верный след, указав, какие чашки переместила.

— Леонид, не могли бы вы не говорить об Агате Кристи полиции?

Сначала глаза Дружинина широко раскрылись, но затем он осознал мои опасения и улыбнулся. К счастью, он не был моральным садистом и не заставил меня пуститься в длинные и унизительные объяснения, за что я почти почувствовала к нему благодарность.

— Могу, но всё-таки предупредите Хансена, что вы… ну, скажем, что вы поправляли посуду на столе и могли кое-что переставить.

Как же самонадеян был горбун! Убедившись, что я не смогу навести полицию на след, он успокоился и не схватился за возможность ещё более запутать следствие, а великодушно предоставлял Хансену шанс топтаться на месте, не кидаясь за мнимым преступником, избравшим жертвой Ларса.

Мы с горбуном проговорили всё начало следствия. Но всё-таки я поняла, что датчанин мог бы умереть, если бы не попросил вызвать врача тотчас же, едва почувствовал что-то неладное, и если бы не прижимал руки к желудку, что натолкнуло горбуна на догадку об отравлении. Помощь Нонны, Дружинина и тёти Клары тоже оказалась небесполезной и должна была сильно сократить время его пребывания в больнице. По какому-то наитию, я покосилась на горбуна и обнаружила, что это известие не вызвало в нём восторга. Несомненно, он сильно недолюбливал писателя, а может, постоянные визиты Ларса в этот дом очень мешали его планам. У меня даже промелькнуло подозрение, что датчанин не был случайной жертвой, а его нарочно убрали. Промелькнуло, а потом укрепилось. Может быть, горбун не хотел его смерти, а намеревался отправить в больницу и тем расчистить себе дорогу. Но если так, то или он подсыпал яд после того, как я передвинула чашки, или я случайно оставила чашку Ларса на прежнем месте. Последнее даже вернее, если вспомнить, как растерялся горбун, когда я начала хозяйничать на столе.